Елена Макарова - Глоток Шираза

– Влажное и теплое.

– Значит, профессор ошибся.

Лизе холодно. Она обхватывает себя руками, крест-накрест.

Фред включает печку. Она гудит. Громко.

– Профессор – это И. Л. Якобсон?

– А вот это уже дедукция!

Лиза забирает у Фреда конверт. Кого бы ей порадовать своим дыханием, почтальона или продавца пуговиц? Генетику с этикой связать проще, чем с эстетикой. В ее случае связь неутешительна. Мать – агрессивная психопатка, отец – алкоголик. Бабушки и дедушки – жертвы репрессий, отсюда мать с отцом – альянс детдома; отсюда Лиза – совершенство эстетики и безобразие этики. И не лучше было бы ее матери сделать то, что Лиза сделала сегодня утром?

– Где-то здесь, – Лиза смотрит в окно, – да, вот тот дом на противоположной стороне.

– Разворачиваться? – Фред притормаживает, отжимается от руля, смотрит в зеркальце на Лизу. Она молчит, словно вопрос обращен не к ней. Минуя разворот, он едет прямо. *

*На самом деле после того аборта я отлеживалась у Тани в общежитии. Мне было так плохо… Драли по живому. Анестезия – для блатных. А я – по направлению из поликлиники: ни блата, ни денег.

Ладно, страдания прототипа к делу не относятся.

– Илья, ты хоть на улицу выходишь? – брат отряхивает снег с бобровой шапки. – Щетка есть у тебя, одежная? А коврик куда подевался? Натопчу ведь.

Не дождавшись ответа ни на один вопрос, Владимир достает из портфеля салфетку, тщательно обтирает ботинки, вешает полушубок на гвоздь.

– Что это у тебя с обоями? Новогодние гирлянды? Как-то не по сезону, Илюша.

«Надо бы присобачить эти махры обратно», – думает профессор, глядя на брата, приглаживающего волосы перед зеркалом. В его движениях есть основательная неспешность, чего Илья лишен напрочь. Унаследуй он эти качества от матери, не валялись бы рукописи по всему дому, не стоял бы он сейчас перед братом в мятом пиджаке с оторванной орденской планкой.

– Куда прикажете, профессор? На кухню, вестимо… А это что за Гималаи на столе?

– Метки дали новые в прачечной. Собирался пришивать.

– Давай вместе!

– Давно кубарем с лестницы не летел? Ты же знаешь, что я не выношу обслугу.

Профессор сгреб белье в охапку, отнес в спальню.

– А я выношу! Вытри, пожалуйста, стол. И стул, на который я сейчас сяду. Где заявленный в меню винегрет?

– Перед тобой! Свекла, картошка, морковь, все вареное, соленые огурцы и репчатый лук по заказу. Откусываем от всего подряд, заливаем масло в рот, посыпаем солью… Не нравится?

Профессор убрал тарелку с овощами в холодильник, достал торт. Пора его прикончить.

– Вот это да! Прежде у тебя торты́ не водились.

– Не торты́, а тóрты, это, во-первых, а во-вторых – у меня бывают люди, из Риги вот один приезжал, как его… Вот маразм! Кстати, презабавная история. Звонит телефон…

– Это чайник…

– Чайник свистит сейчас, а телефон звонил тогда. Так вот, какой-то мужской голос с явным акцентом сообщил мне, что у них летом отдыхала некая Лиза…

Профессор умолкает на полуслове. Кажется, он запродал бы все на свете, лишь бы она сидела на месте брата и ела торт, специально для нее купленный.

– Я обожаю ее, – профессор вонзает нож в кремовую мякоть, – обожаю! Еще раз повторить?!

– Ты чего раскричался, Илюша? Вон, шикарный торт раскромсал… Помнишь, как ты мыл руки во Дворце съездов? Мылил их апельсиновой коркой, а потом вытер о галстук академика, приняв его за полотенце?

– Я никогда не принимал академика за полотенце. Хотя о некоторых вполне можно не только руки, но и ноги вытирать. И при чем тут академик? Я говорил про человека из Риги, как там его?!

– Позволишь заварить чай?

Не дождавшись ответа, Владимир берется за дело. Обдает заварной чайник кипятком, всыпает в него две чайные ложки чая с горочкой, заливает водой, укутывает в полотенце. Человек с закрепленными навыками.

– Так вот, я ему говорю: у меня три комнаты, я живу один, чистые простыни в избытке. Приезжайте и потолкуем. По телефону я скверно слышу.

– Уши продуй. Я свои продул, вот такущие пробки вылетели.

– Хорошо. Приезжает аккуратный латыш лет шестидесяти… И что оказывается – у них летом снимала дачу Лиза. При ней же гостил и лагерный друг латыша, как там его, ну ладно; и лагерный друг говорит: единственный человек, перед которым я бы и сейчас упал на колени, – это профессор Якобсон. Но его, говорит, наверняка нет в живых. Он и тогда уже был стариком. Каков подлец, а? Я был стариком?! Хорошо. Этот пункт проедем…

Профессор умолкает, пытаясь вспомнить, как она появилась. Кажется, она сама позвонила… Да. И все время переспрашивала, он ли это. Он же решил, что она приезжая и ей негде ночевать, велел бросить к чертям собачьим телефон и ехать сюда: место есть, чистое белье в избытке. Она приехала. Убедилась воочию, что он жив, и сообщила его адрес латышу. Тогда он оконфузился – переварил курицу. Кости плавали отдельно от мяса. Не угощать же таким безобразием… К тому же она спешила домой.

– Так что дальше с этим латышом, который к тебе приезжал?

– Ничего. Бухнулся мне в ноги у порога и говорит… Нет, сейчас лопнешь со смеху… Что в первый и последний раз в жизни видел там, в лагере, человека с чувством собственного достоинства. И этот человек – ваш покорный слуга!

– Он прав.

– Архинеправ! У меня есть достоинства, они отмечены степенью и определенным вкладом в науку. Но я – человек, размозженный временем, человек с перебитым хребтом. Всем нам – еврейцам в первую очередь – понадобятся столетия, чтоб вновь обрести человеческое достоинство. Мы трусливы и зависимы. Иначе как бы ты пробился в собкоры «Известий»? С тех пор как посадили отца и следом за ним меня, ты спрятался под псевдонимом. Ипатьев Владимир Львович! Мог бы и отчество сменить заодно.

– Мне уйти? – Владимир достает из нагрудного кармана валидол, кладет под язык таблетку.

– Сиди. Такова наша участь – сидеть… В домике с подполом из трупов. Вместо обоев – кровавые бордюрчики, в потолке крюки для мудрых самоубийц. Ты ведь любишь малиновое варенье, и я люблю. Помнишь, запах из кухни? Кухарка варила, а мы с тобой вокруг вились, пенку по очереди слизывали. Помнишь, сначала варился сахарный сироп, и, когда кристаллики растворялись, засыпались ягоды. Итак, вскипятили, сняли пену. Миллион пузыриков долой. Постояло, забродило. Перекипятили. Снимаем пену. Еще один миллион пузыриков. И так далее. Такой вот прекрасный, но и омерзительный процесс. Вольготно тому, кто варит. А тем, кого варят? Мне-то повезло. От меня хоть зернышко осталось. В малиновом сиропе!

– Илья, нынешние перемены тебе только на руку. Все бросятся искать выход из тупика, а ты его уже нашел.