Евгений Мосягин - Медные пятаки правды

В конце письма Константин пишет: «Да, чуть не забыл поздравить тебя с повышением звания. Если еще лет 20 прослужишь, смотришь и до младшего лейтенанта дослужишься».

Кое-как, общими усилиями, с парторгом после октябрьских провели в ротах отчетно-выборные собрания. Отчитываться было не в чем, так что собрания получились просто выборными. И то хорошо – выбрали комсоргов рот. А седьмого января в день Рождества Святого состоялось отчетно-выборное комсомольское собрание батальона. Собрание это было задумано, как показательное на весь Политотдел спецчастей. Я написал «речи» для всех комсоргов рот и подготовил выступления «активистов». Показуха, так уж на всю катушку! Собрание, как и ожидалось, прошло хорошо. Выбрали бюро. Я остался комсоргом, теперь уже не назначенным, а избранным.

По пути в госпиталь ко мне заезжал старший брат Федя. В октябре его демобилизовали из армии по инвалидности. Все еще мучают его раны. Из Новозыбкова его направили на лечение в Горький. Вечером я проводил его на поезд.

Подошел Новый Год.

Первого января случилась неприятная история. Как правило, в субботний день накануне выходного или перед праздником командир роты подписывает увольнительные записки, для тех, кому разрешено увольнение в город. А в Новый Год случилось так, что командиры взводов решили отпустить большее число солдат. Подписанных увольнительных не хватило. Надо же так случиться, что я оказался при всем при этом.

– Видишь, какое дело, – сказал мне Левченко. – Некому подписать увольнительные. Жил бы капитан поближе, можно было бы к нему смотаться. И телефона у него нет.

Я посоветовал старшине обратиться к начальнику штаба.

– Видел я его в штабе, по коридору шастал в тапочках. Его подпись действительна.

Василий замялся.

– Одно дело, понимаешь, к нему в штаб зайти, а вот на квартиру, не знаю. Там же у него эта гангрена сухопарая, да и сам он еще тот гусь.

– Другого же выхода нет, – попытался я убедить старшину. – Извинись, попроси, мол, передовики производства просятся в город. Может, шевельнется у него что-нибудь человеческое.

– А, может, ты сходишь? Все ж ты батальонная личность.

– Ты что, Василий! Он же меня на дух не переносит так же, как и я его.

Пока я со старшиной роты вели этот разговор, в коридоре у окошка стояли в запоясанных бушлатах шестеро солдат, ожидающих своих увольнительных. Посмотрел я на них и решил идти к капитану Филутину. Чем черт не шутит, а вдруг согласится подписать увольнительные.

Вдвоем с одним из увольняемых солдат Андреем Морозовым мы пошли в штаб. Я постучался в комнату начальника штаба. Дверь открыла его супруга.

– Извините за беспокойство, – обратился я к насторожившейся женщине. – Если можно, передайте товарищу капитану вот эти увольнительные записки. Мы очень просим его подписать их.

– Никаких ваших записок я ему передавать не буду! Он отдыхает. Ишь, какую моду взяли, на квартиру приходить! Всё ходят и ходят.

С этими словами капитанская жена захлопнула дверь.

– Ну вот, видишь, Андрей, жена не разрешает начальнику штаба подписывать ваши увольнительные, – довольно громко, с расчетом, чтобы мой голос услышали за дверью, сказал я обескураженному солдату.

На этом все и могло бы закончиться, солдаты остались в казарме, отдых капитана не потревожили, жена его отвела душу в злобном выпаде против меня. Инцидент был исчерпан, как говорится. Но капитан Филутин решил повысить свое капитанское реноме и проучить меня, позволившего себе такую вопиющую дерзость, как попытку обеспокоить отдых советского офицера. Отдых начальника штаба, не какого-нибудь там штаба полка или дивизии, занятого разработкой стратегических планов предстоящей боевой операции, а начальник штаба – аж! – стройбата в мирное время и в мирной обстановке.

В первый день после Нового Года, когда я с замполитом занимались каждый своим делом, в политчасть заявился капитан.

– Знаешь, замполит, я вчера не захотел вставать, а то ради праздника посадил бы вашего комсорга на «губвахту». Вчера, якобы, стучится ко мне в дверь и говорит, чтобы я подписал, якобы, увольнительные. А я отдыхал. Жена ему ответила. Так он, якобы, выразился, что жена командует батальоном. Я б ему показал, какая жена командует в батальоне, только вот вставать не хотелось.

Вот так! Вот и делай добро людям! Замполит, надо отдать ему должное, никак не отреагировал на ябеду начштаба. Но ничего хорошего мне теперь ждать не придется. Филутин со своей недоброй женой осатанели от ненависти друг к другу и ищут разрядки во внешней среде. Недавно Филутин ходил с оторванным лацканом шинели. Кто мог порвать на нем одежду? Майор Кудрявцев с усмешкой сказал: «Это его щука отношения с ним выясняла».

На следующий день в кабинете политчасти капитан Тарасов с замполитом обсуждали вопросы, связанные с проведением политинформаций в первой роте. Я писал рапорт командиру батальона о моем посещении четвертой роты в Воскресенске. И снова в кабинет политчасти вошел капитан Филутин. Он сел к столу Рысакова и опять повел свою галиматью:

– Так вот, замполит, какой случай получился недавно. Сержант Мосягин, содействуя, якобы, старшине первой роты, постучался ко мне на квартиру, якобы, заверить увольнительные. Моя жена сказала ему, чтобы он уходил, так он отвернулся от двери с такой репликой, что батальоном командует жена начальника штаба. Да еще говорит, что он, якобы, протянет этот батальон в «Красной Звезде».

Замполит молчал, капитан Тарасов смотрел на меня единственным глазом. Я встал и сказал капитану Филутину:

– Около вашей двери мы стояли вместе с рядовым первой роты Морозовым. И не содействуя, «якобы», старшине первой роты, а по его просьбе мы пришли просить вас заверить увольнительные записки. Сам старшина к вам идти не решился, побоялся. Мне тоже очень не хотелось обращаться к вам, но жалко было солдат, которых ради праздника следовало бы отпустить в город. Когда ваша жена с грубым окриком захлопнула дверь, я сказал Морозову так, чтоб вы слышали, что жена не разрешает капитану подписывать увольнительные. Это все! Остальное, что вы здесь наговорили, мягко выражаясь, ваши неуклюжие фантазии.

– Замполит! Вы уймите вашего комсорга! А то на него старшина первой роты жалуется, что он, якобы, у него в каптерке хозяйничает. Жалобы на него поступают.

«Вот те на, – подумал я, – Васька на меня жалуется! Ну и ну! Врет ведь капитан и глазом не моргнет».

Вчера я поздно сидел в политчасти. Филутин зашел ко мне и пообещал разжаловать меня в рядовые. В ответ я пожелал ему удачи в его намерении. «А черт с ними со всеми! Неужели никогда в армии не закончится эта крепостническая система отношений офицеров с солдатами?» – чертыхнулся я про себя.