Евгений Мосягин - Медные пятаки правды

Я не стал спрашивать, кто меня ждет, но что-то недоброе мне показалось в словах замполита. Я постучался в дверь, вошел и по форме доложил о своем прибытии одному из двух офицеров, тому, кто старше был по званию. Мне велели садиться. Я сразу же понял, кто такие эти «товарищи». Держались они со мной предельно строго и отстраненно. Холодно и неприязненно. Они ничем не были похожи на тех старших лейтенантов и капитанов, с какими мне приходилось общаться в армии до сего времени. Они обращались со мной так, словно я был существом иного, чем они биологического вида. Вопросы, ответы, снова вопросы и так часа два, поскольку каждое слово записывалось на бумагу. Особенно они требовали от меня сведений о тех мужчинах, разговор которых я подслушал. Но я ничего о них не мог сообщить. Выпив кружку пива, я ушел тогда из пивнушки, а мужчины еще при мне заговорили о футболе.

На допросе я держался спокойно. Отлично отдавая себе отчет в том, что происходит, я ожидал самого худшего – я думал, что товарищи офицеры увезут меня с собой, но по окончанию допроса с меня взяли подписку о «неразглашении» и велели идти. Несколько дней я ожидал, что за мной приедут и – прощай Родина. Майор тоже ждал. Мы оба ждали моего ареста: майор со злорадством, а я со страхом. Но прошел месяц, два – никто не трогал меня. Замполит понял, что его стукачество не дало ему ожидаемого результата, и тогда он развернул широкую планомерную кампанию по отстранению меня от должности комсорга через отчетно-выборное собрание. Действия эти его, скорее всего, были согласованы с начальством Политотдела спецчастей.

Если говорить честно, то обо всей партийной и комсомольской работе судили по качеству проведения отчетно-выборных собраний. Поэтому к собраниям этим во всех воинских частях готовились, как можно лучше. Необходимо было подготовить выступающих, обеспечить активность присутствующих, чтобы люди не только слушали и выступали сами, но чтобы из зала еще и вопросы поступали. Необходим был доклад, необязательно объективно отражающий работу организации, но политически выдержанный и уравновешенный самокритикой и критикой, ну и многое другое, что всегда составляло ритуал партийно-комсомольского камлания.

Ротные отчетно-выборные собрания прошли в стройбате благополучно. Я организовал эти «массовки» таким образом, что о них писали в газете Политуправления спечастей Московского гарнизона «Красный воин». На собрании первой роты присутствовал сам начальник Политотдела полковник Воронов и остался доволен тем, как оно прошло. Он ставил в пример другим комсомольским организациям строительных батальонов работу Мосягина. Но я не обольщался этим успехом. Я знал, что на батальонном собрании главным дирижером будет майор Шипулин.

На заседании партбюро при утверждении отчетного доклада комсорга батальона опять же присутствовал полковник Воронов. Интерес начальника Политотдела к такому незначительному мероприятию, как комсомольские отчетно-выборные собрания в одном из многочисленных строительных батальонов Московского Строительно-квартирного управления был малообъясним, но я не думал об этом. Несколько позже я все это понял. Полковник докладом остался удовлетворен и сделал только несколько несущественных малых замечаний редакционного порядка.

– Перед утверждением предварительного списка кандидатур на должность комсорга батальона, – сказал в заключение полковник, – я хочу заявить членам партийного бюро, что Мосягина я забираю на работу к себе в Политотдел.

Это сообщение было неожиданным, но только для одного меня, все присутствующие отнеслись к словам полковника совершенно спокойно.

– Разрешите узнать, товарищ полковник, что я буду делать в Политотделе? – спросил я.

– Будешь работать в клубе. Потом посмотрим. Правда, я с тобой еще не беседовал, согласен ты или нет.

Я ответил, что готов выполнять любое задание.

Тем дело и кончилось. Но какая же это все была ложь! Я начал понимать, что пьеса, содержание, которой было посвящено моему разгрому, утверждена в Политотделе, раз уж сам полковник Воронов принял в ней участие. После партбюро я остался в ленкомнате и, глядя на стены, увешанные плакатами и портретами моей работы, взгрустнул малость. В это время вошел парторг, старший лейтенант Успехов.

Я высказал ему свое недоумение по поводу того, что никто никак не отреагировал на сообщение полковника Воронова.

– А мы давно знали об этом, – ответил Успехов, – не хотели только тебе говорить.

Они знали! Конечно, они знали, просто боялись, что Мосягин опустит руки и сорвет показательный спектакль комсомольских отчетов и выборов в батальоне, который принял в Политотделе весьма серьезный резонанс.

Все это происходило 11 марта. 12 марта начался разгром комсорга стройбата.

На собрание опять же приехал сам полковник Воронов и привез с собой корреспондента из «Красного воина» капитана Шмонина. Собралось батальонное начальство. Ко мне подошел командир четвертой роты майор Городов.

– Как быть, товарищ Мосягин, с Гладышевым. У него нет комсомольского билета и он отказался ехать на собрание. Дубликат ему до сих пор не выдали.

Майор был расстроен. На ротном отчетно-выборном собрании у него была плохая явка, что объяснялось разбросанностью расположения взводов по разным стройкам Москвы. Городов боялся снова навлечь на себя гнев замполита. Я посоветовал ему ничего никому не говорить об этом. Городов пространно объяснял затруднительность обеспечения стопроцентной явки, говорил о сложностях управления ротой, когда она размещена мелкими группами в разных отдаленных одно от другого местах большого города. Я плохо его слушал.

– Так, значит, можно замполиту не говорить об этом?

– Не надо, товарищ майор, – успокоил я хорошего человека.

Он ушел, а я подумал, что завтра майор Городов перестанет замечать меня, я уже не буду комсоргом батальона. Почти два года назад, когда создавался 124 Отдельный строительный батальон, я формировал в нем комсомольскую организацию и все это время был ее руководителем. Меняются времена, меняются отношения между людьми. Мне вспомнились тревожные письма отца о каких-то людях, которые ходили по нашим соседям и собирали сведения о нашей семье.

Настроение падало. Трудно идти в бой, заранее зная, что тебя победят.

Заканчивались последние приготовления к собранию. Успехов пересматривал листки с текстом «Интернационала», который хотели исполнить после собрания (как бы похоронить комсорга). Ровно в 18.00 я открыл собрание, избрали президиум, председательствовать назначили старшего лейтенанта Голобокова. Я прочитал доклад. В перерыве ко мне подошли полковник Воронов и капитан Шмонин, поговорили, капитан попросил меня заехать завтра в редакцию «Красного воина». Мне показалось, что капитан не был посвящен в план, готовящегося моего отстранения от должности. А может в газете хотели дать мощный материал о комсорге батальона, не оправдавшем доверия партии, совершавшем разного рода проступки, не соответствующие положению руководителя комсомольской организации части, о ловком приспособленце, прикрывавшим должностью комсорга свою аполитичность и неблагонадежность. Все могло быть!