Евгений Мосягин - Медные пятаки правды

После перерыва начались прения. Поначалу все шло, как и всегда на подобных мероприятиях: выступающие зачитывали тексты, подготовленные с моей помощью, а то так и полностью мной написанные, кое-что, добавляя от себя. Обычная тягомотина. Но вот слово взял майор Шипулин. Это было «слово» прокурора, по своему обвинительному характеру и по экспрессии, с которой оно произносилось, «слово», ориентированное только на смертный приговор обвиняемому с немедленным его исполнением. Чего только не было в этом «слове»? И нарушение воинской дисциплины, несоблюдение формы одежды, неуважительное отношение к старшим по званию, самовольное оставление части по личным делам, чтение книг в служебное время, случаи «принятия алкоголя»… Всего не перескажешь.

Я не волновался, я знал, к чему это все ведет и был спокоен. От заключительного слова я отказался. Я предполагал, что Шипулин высказал не все обвинения в мой адрес и что самый большой камень, заготовленный против меня, лежит пока у майора за пазухой. Вспоминая то собрание, я много раз упрекал себя в том, что в какой-то момент я, все-таки, подыграл замполиту: при выдвижении кандидатур в комсомольское бюро я дал себе самоотвод. Позже я понял, что эту кость не следовало бросать майору, тем более что фамилию мою собрание оставило в списке для голосования. Вот тут Шипулин и достал свой камень. При обсуждении кандидатур на должность комсорга он снова вышел на трибуну и продолжил против меня обвинительную речь. Оказывается, я скрыл от командования и политорганов батальона, что мой отец работал при немцах во время оккупации, а до революции на юге Украины имел собственный пеньково-прядильный завод. Вот он коммунистически-кагебешный прием искажения действительности и фабрикования обвинений человека! На юг Украины по предложению родственников своей сестры в начале двадцатых годов мой отец, действительно, ездил, чтобы заработать денег для обзаведения своей семейной жизни. Инвалид первой мировой войны, не имеющий собственного жилища, он скитался с семьей и ребенком по чужим квартирам и жил на нищенскую зарплату простого рабочего спичечной фабрики. Опытный прядильщик веревок, он, где-то на Украине в какой-то деревне поставил одно прядильное колесо и с большим трудом обеспечивал пропитание своей семье. Вот это прядильное колесо коммунисты и кагебешники превратили в пеньково-прядильный завод. Надежды на заработки не оправдались, на Украине начинался голод и мой отец с большими трудностями и потерями вернулся с семьей в родной город. А что же касается работы при немцах, то об этом я мог сказать так: только товарищ Сталин, писатель Борис Полевой да майор Шипулин считали, что за два года оккупации русские люди, брошенные своим правительством во власть немецко-фашистских завоевателей, должны были все как один поумирать с голоду, но ни на какую работу при немцах не устраиваться. Отец мой работал во время оккупации, сам я и моя младшая сестра тоже работали и, вообще, очень многие горожане работали на каких-то мелких предприятиях, в парикмахерских, сапожных мастерских, в торговле, на стройках и железной дороге. Это давало, хотя какое-то обеспечение пусть для скудного, но все же существования. Я не стал ни объясняться, ни оправдываться. Мне все стало совершенно безразлично. Из списков для голосования после выступления замполита мою фамилию исключили. Комсоргом избрали старшего лейтенанта Голобокова, человека дисциплинированного, не склонного ни к каким сомнениям и очень недалекого. Я как-то разговаривал с ним, он человек, не шибко грамотный, воспитанный на пионерско- комсомольской патриотической тематике. «Тимур и его команда», «Как закалялась сталь», «Буревестник» М. Горького и его же «Мать», – вот что определяло его кругозор и это, безусловно, было правильно. Словом, новый комсорг, как нельзя лучше, подходил на должность комсорга стройбата. А вообще, по человеческим качествам он был нормальный хороший парень.

При подсчете голосов оказалось, что несколько человек вписали мою фамилию в бюллетени.

Никакой публикации в «Красном воине», естественно, не было. Что писать? Если разгромную статью, то, как быть с похвалой мне в ранее опубликованной статье по поводу собрания в первой роте; если что-то положительное выдать, то, как увязать тот факт, что работа комсомольского бюро батальона была признана удовлетворительной, а комсорг оказался политически неблагонадежной личностью. Я сдал дела новому комсоргу. На субботу и воскресенье мне выдали увольнительную для отдыха.

Один день с утра до вечера я провел в Третьяковской галерее. Лечил душу проникновенной красотой и душевностью великой русской живописи. В залы советского соцреализма даже не заглядывал. Второй день провел с Валей, моей знакомой из типографии.

Я принял отделение в первом, взводе первой роты, в том самом взводе, командиром которого я сам был когда-то. Этот взвод единственный не переселился в Главный госпиталь со всей ротой и остался на прежнем месте. Утром после завтрака прозвучала команда помкомвзвода: «Выходи строиться!» и я в походном строю вышел на стройплощадку во главе бригады разнорабочих. Потом я был попеременно бригадиром кровельщиков, штукатуров, маляров… Перед каким-то праздником начальник строительства предложил мне выполнить художественно-оформительские работы, за что пару месяцев мне закрывали наряды на 200 процентов.

Все это время майор Шипулин не оставлял меня без своего злобного внимания, ему очень хотелось, видимо, как можно больше нагадить бывшему комсоргу. Попытка майора сдать меня на расправу КГБ не удалась. Позже отец подробнее мне рассказал, что кто-то из соседей ему говорил о каких-то мужчинах, ходивших по домам и наводивших справки о нем. Спрашивали, как я вел себя в оккупации, и об отце старались собрать побольше компрометирующего материала. Удивительно, откуда выплыли абсурдные сведения о владении отцом до революции каким-то прядильным заводом. Двадцати одного года, в 1913 году отец был призван в армию и до самой Октябрьской революции был на фронте, в боевых частях действующей русской армии, был ранен, лечился в госпитале, откуда и был демобилизован, как инвалид войны. Когда же это он успел заделаться владельцем какого-то завода? Если предположить, что дед мой имел завод и передал его отцу, то это абсолютный абсурд. Дедушка мой, прослуживший царю и Отечеству добрых два десятка лет рядовым солдатом в русской армии, умер в городской богадельне в то время, когда трое его сыновей были на фронтах Первой мировой войны. Как же хлопотал замполит майор Шипулин, чтобы закопать меня, а может быть и моего отца! Не вышло! Хотя я не понимал, почему не вышло – при Сталине с помощью майоров Шипулиных людей убивали, как мух. Если немного отвлечься, то с уверенностью можно сказать, что ни один самый жестокий правитель государства за всю историю цивилизации не уничтожил столько собственного народа, как это сделал Сталин с помощью Шипулиных и иже с ними. Я не понимал, почему я тогда уцелел. Видимо КГБ имело на меня другие виды, что в скором времени и осуществилось.