Андрей Щупов - ГАСТРОЛЕР

– Что еще за шанс?

– Мне нужен верный человек, помощник. Типа оруженосца Кешки. И чтоб дураком не был, ферштейн?

– А делать чего?

– Что придется. Иногда – работенку курьера, иногда – денщика. Плачу наличманом без всяких бухгалтерских хитростей.

– Зелеными? – вырвалось у Мориса.

Геннадий поморщился.

– Эк, вас всех перепортило-то! Без евро и доллара ни шагу.

– Так ведь я это в общем… То есть, должен быть какой-то трудовой договор. Чтобы, значит, по пунктам…

– По пунктам, дорогой мой, на заводе и в райсобесе, – Геннадий отшвырнул изжеванную спичку, достал новую. – А если требуются гарантии, то их, увы, нет. Однако на то тебе и дана такая огромная голова, чтобы разгадать, порядочный перед тобой человек или нет. Приличное житье-бытье обещаю, но предсказать все в точности не берусь. Что закон, что фатум, что дышло – нам это без разницы. Мы люди сильные, а сильные люди повелевают судьбой, как хотят, – Геннадий вынул из кармана портмоне, купюру, достаточно представительную, сунул под одну из тарелок. – Император Диоклетиан, был такой в Риме правитель, тоже объегорил судьбу. Еще в молодые годы ему предсказали дату свержения и последующей казни. Диоклетиан не стал отмахиваться от брюзжания пророков. Дождавшись срока, наимудрейшим образом отправился на пенсию. Диоклетиану удалось прожить до глубокой старости.

– Это что, угроза? – голос Мориса сел.

Некоторое время Геннадий невинно моргал, затем, откинувшись на спинку стула, громко расхохотался. Люди за соседними столиками оглянулись. Отсмеявшись, Геннадий умолк. Запахнув полы дубленки, поднялся.

– Ладно, философ. Не вышло, значит, не вышло. Я же сказал: все вполне добровольно. Не поверил, стало быть, такова твоя карма. А я бодисатвой спустился сюда, бодисатвой и уплыву. Хочешь, считай меня Марой. Ни одной из моих дочерей ты не поддался, так что будь спокоен. Нирвана тебе не грозит.

– Э, погодь! Так ты что, шутил? – Морис поднялся за ним следом. – Я ж не понял сразу!

– Сиди, дружок. Куда ты вскочил? За ужин уплачено. Даже с лихвой.

– А, может, я это… Согласный? Может, мне только подумать немного надо!

– Времени мало, дружок. Дозаправка, отдых экипажа – на все про все два с половиной часа, – Геннадий постучал ногтем по циферблату часов. – Как говорила одна многомудрая дама: цигель-цигель.

– Тогда это… Тогда пусть!

– Чего пусть?

– Ну, к примеру, надумал я. Дальше что?

– Дальше? – глаза черноволосого пассажира заискрились откровенным смехом. – Дальше третья и последняя проверка.

– Что еще за проверка?

– Видишь ли, я согласен взять на перевоспитание размазню, но требуются здоровые задатки. Эти самые задатки я и должен у тебя выявить.

– Так это… Выявляй скорей! – Морис тоже раздухарился. Возможно, взбурлила под темечком винная порция, а может, сказалась очаровывающая энергия собеседника.

– Что ж… – Геннадий игриво огляделся. – Проверка наипростейшая! Сейчас подойдешь к человеку, на которого укажу, и непринужденно поправишь у него штанину. Объяснишь, что пылинка или ниточка прилипла.

– Что за ерунда?

– Во-во, именно ерунда! – Геннадий согласно кивнул. – Но выполнить ее надо с артистизмом и изящностью, постаравшись при этом не получить по морде.

Морис опешенно глядел на Геннадия. В глазах его вновь читалось знакомое слово: «чокнутый».

– Решайтесь, сударь. Десять секунд на размышление или ухожу.

Морис лихорадочно соображал. На виске его бешено пульсировала жилка – жизненная артерия бомжевского мозга. Наконец, натужно кивнув, он облизал пересохшие губы.

– Хорошо, показывай…

Геннадий немедленно оживился.

– Стало быть, дело за тем, чтобы выбрать подходящую кандидатуру, – он завертел головой, озирая людей, как завзятый психотерапевт. – Так… Здесь, пожалуй, ничего интересного не наблюдается. Значит, перейдем к господам бильярдистам.

Чувствуя недоброе и стремительно потея, Морис побрел за черноволосым великаном. Сейчас он в особенности ощущал свою малость и беззащитность. Своему новому знакомому он едва доставал до плеча.

– Ага! Вот тут-то мы и поживимся! – Геннадий выбирал недолго. Обернувшись к приунывшему Морису, глазами указал на кожаную широкую спину. Двое мужчин сидели в стороне от бильярдного стола и, тужась, ломали друг дружку в арм-рэстлинговом поединке. Хозяин кожанки, бритый, багроволицый парень, был могуч и свиреп. В несколько судорожных рывков он уложил противника и тут же, слюнявя пальцы, стал пересчитывать заработанный выигрыш.

– Что, Костик, очередная победа? – бильярдист в клетчатой рубахе с кием обходил стол, выбирая угол прицеливания. – Поздравляю.

К победам «кожаной курточки» здесь, видимо, привыкли. Никаких возгласов, никаких восторгов. Четверо продолжали загонять шары в лузы. У окна, раскинув ноги в омоновских башмаках, смолил самокрутку зеленолицый оборотень. Как известно, конопля здоровья не прибавляет. Терпкий голубой туман сгущался под потолком, лениво заглатывался чуть приоткрытой форточкой.

– Что же ты? – Геннадий подтолкнул Мориса. Тот уперся. Запрокинув лицо, горячечно зашептал:

– Ты ж не знаешь! Это Костик! Тутошний вышибала… Кладет на руках всех подряд. Он меня по стенке размажет!

– А ты сделай так, чтобы не размазал. Улыбнись, кашляни – дескать, услуга, только и всего.

– Может, нам это… В том зале кого-нибудь поискать?

– Хренушки! Кандидатура выбрана. Твое право решать. Время на оформление билета еще есть, но уже в обрез. Так что не кукуй понапрасну.

Черт его знает, почему он послушался этого взбалмошного незнакомца, но так или иначе Морис решился, Морис напыжился. К «кожаной курточке» он двинулся на негнущихся ногах, но в развалочку. Так, видимо, ему думалось, исполняются особо опасные задания. И, пожалуй, если бы вышибала Костик не заметил этого странного приближения, все могло бы обойтись более или менее безобидно. Однако Костик невовремя повернул голову, а подходящий храбрец глядел в пол, а потому не увидел устремленных на него глаз.

– Чего тебе, фраерок? – после победы Костик был настроен благостно.

– Тут это… Нитка тут, – Морис, как плохо смазанный механизм, наклонился и неловким движением оправил Костикову брючину. И тут же заторопился обратно.

– Сбрендил?! – амбал взбрыкнул мясистой ногой, недоуменно покосился на брючину. До поры до времени ошеломление пересиливало в нем злость.