Евгений Пинаев - Похвальное слово Бахусу, или Верстовые столбы бродячего живописца. Книга первая

Красное платье девушки, Петькин затрапезный костюм, море, набрасывающее ленивые волны на грязный весенний пляж, и главное – солнце, солнце, солнце и синие небеса над этой идиллией вдруг ни с того ни с сего словно бы вернули меня в заснеженный Мурманск, к Витьке и Сашке, к тому дню на барахолке, когда солдаты, замерзшие и заиндевевшие, так же брели впереди меня, когда мы не знали, что нас ждет… ну, хотя бы через два-три часа, а горячие щи и глоток водки у раскаленной печи воспринимались как счастье. Да было ли это, думалось мне. И не только это, но и сизое до черноты январское море, и робкое солнце, которое, едва-едва показавшись над волнами, снова пряталось за них, чтобы окончательно обосноваться на северном небе только через месяц, почти одновременно с нашим возвращением в Кольский залив. Вспомнился и Новый год, встреченный в кубрике. Боцман извлёк из заначки два десятка яиц и разбил их над миской, добыв не желток-белок для гоголь-моголя, а ядреный спирт, запрещенную «контрабанду», весьма ожививший праздничное матросское застолье. В ту ночь я нарисовал его, бородатого, темнорожего, в зюйдвестке и рокане, тогда же и услышал впервые сакраментальное: «Ну, ты и вертау-ус!..» Может, тогда и пришла мне мысль об увольнении? Видимо, жила-таки, существовала подспудно ещё не осознанная мыслишка всё-таки закончить училище, желание вновь оказаться на брошенной внезапно живописной стезе тоже не покидало в те дни, и вот…

«И вот к чему это привело», – додумал я, чувствуя, что больше всего сейчас хочу вернуться в Кишинёв и, взявшись за ум, как вознамерились однажды с Петьками и чего не слишком придерживались, хотя больше и не «злоупотребляли», достойно закончить четвертый и на «ура» одолеть пятый курс.

Занятый своим, я отстал от Петьки и Лорки, но им, кажется, было не до меня, и к ним соваться не следовало. Я полез в море. Отменно солёная водичка была так же отменно холодна, но я, вытерпев ее ожоги, поплескался на славу и выскочил, стуча зубами, как новорожденный… идиот. Это Мудрак называл меня идиотом, когда, пытаясь согреться, я бегал по берегу и козлом скакал по камням.

Только в Одессе, когда мы остались одни, Петька сказал, что наше дело правое, мы победили, и завтра мамзель принесёт книжку.

Назавтра Лорка не пришла, показала Колчаку дулю.

Бесцельно побродив по городу, долго таращились на корабли у причалов, потом поддали в Интерклубе и, отбив атаку кавалеров двух «дам», одна из которых «заинтересовала» Петрония, оказались на Лонжероне, где и застряли до ночи. По небу шарили прожектора, гудели невидимые самолеты, и, может, потому было неуютно и неспокойно.

Наутро Петька поднялся рано и сразу ушел «в засаду». Вернулся с любимой книжкой. Настроение у него было превосходным, а коли у него, то и у меня. В тот же день мы катили в плацкартном средь молдавских холмов. О Лорке не говорили, Одессу не вспоминали. Петька сказал коротко:

– Это этап. Как говорил Чапай? Наплевать и забыть.

Такой фразы из фильма я не помнил, но согласился, что забыть следует, но не Одессу, а Лорку.

– А кто это такая? – спросил Петька, уставясь в отвоеванную книжку.

Когда показался знакомый лозунг «Салут дин Кишенеу», меня осенило: «А что, если…»

– Петроний, ты из каких мест? – спросил я.

– С Каховки. А что?

– На Урале бывал?

– Нет. А что?

– А то. Давай после экзаменов отвалим ко мне в Пыскор. Кама! Представляешь? На Вишеру сгоняем, по лесам побродим, а уж этюдов напишем каких! Таких в Молдавии сроду не видели! – соблазнял я. – А рыбалка? С бредешком побродим. Знаешь, какие караси в старицах? Лапти! А с шурагайками мать пироги изладит.

– Это ещё что за звери? – спросил Петька, явно заинтересовавшись предложенными соблазнами.

– Щурята. Молодые щучки. У нас и язь водится, и окунь, и…

– Надо сперва экзамены спихнуть, Мишка, и подхалтурить, а там… – Петька захлопнул книжку и поднялся: вагоны, заскрежетав, замерли у перрона. – А там посмотрим, подумаем. Время есть.

– И думать нечего! – настаивал я. – Я за тобой в Одессу без звука, а ты вот раздумываешь.

– Сравнил! А расстояния? Хошь не хошь, а думать приходится, – сказал он и добавил ворох соображений: – Ладно, экзамены мы сдали, а пленэр? Думаешь, отпустят с практики? Варвара да Инна упрутся, вот увидишь! И директор… Он вздрючит и за эту прогулку. А главное, деньги. Летнюю степуху дадут после пленэра.

Директор не вздрючил. Посмотрел сквозь пальцы. Что до наставниц, я был уверен, что они отпустят нас в самостоятельное плавание. Варвара, фронтовичка и офицер в ту свою бытность, вела рисунок в обеих группах. Была сурова, но справедлива. Жеманная красотка Инна писала прекрасные натюрморты, пыталась втолковать нам своё представление о живописи, и это у нее получалось. Обе стояли за нас горой. Поэтому ещё до экзаменов я отправился к директору. Тот не раздумывал.

– Поезжайте! Отпускаю с условием, что осенью сделаете выставку.

Петро спокойно принял моё сообщение.

– Ещё просмотр впереди. Вот закончим год… Впрочем, я уже надыбал халтурку на тыщу рублёв. Тут, поблизости, в пионерлагере.

Значит, решил, значит, всерьёз думал о вояже на Каму.

Оформиловку делали после занятий: лозунги, транспаранты, прочая чепуха – зверюшки, бабочки, пионеры с барабанами да горнами. Всё это осточертело, обрыдло до того, что посещение Мони сделалось необходимым. Как-то, вернувшись из густэри, узнали от Ковриги, что приказал долго жить Александр Фадеев.

Орёл, держа в левой руке кусок сала, а в правой бутылку с коньяком, удивился:

– Вроде оружие не продаётся, а застрелился!

– Имея миллион, а главное, власть да связи в Политбюро, можно и на «катюшу» разориться!

Орёл перестал жевать:

– А нам, выходит, и самоубийством нельзя покончить?

– Пули-выстрела не стоит твой обед!.. – засмеялся я. – Вот оберёшь до нитки свой Нежин, появится возможность пустить себе пулю в лоб.

– Не, я миллион не заработаю! – засомневался коммерсант, но задумался, видимо, пытаясь представить эту сумму в её физическом воплощении.

– Тогда купи добрую верёвку, – посоветовал Колчак, – и повесься на радость горфинотделу.

– Или огурцом подавись, – поддержал я товарища, – или вон той копчёной колбаской.

Орёл ухмыльнулся, сделал традиционный глоток и, упрятав снедь в сундук, пяткой пихнул его под койку.

– Смотри-ка, спился и пустил пулю в лоб! – всё-таки удивился и я, собираясь на покой, так как не сомневался в правдивости официального сообщения. – Как бы и нам, Петроний, не свихнуться на «гибриде»!

– Сначала надо чего-то достичь, – отозвался, зевая, Мудрак. – Да ещё с Никитой поручкаться, как ОН со Сталиным. А вообще, если хочешь знать моё мнение, умер Максим, ну и… хрен с ним!