Н. Храмов - Звукотворение. Роман-мечта. Том 2

Сергей Павлович одиноко бродил взад-вперёд по сцене, бросая странные взгляды и в тихий полумрак над рядами кресел, и в сторону старинного рояля, венчающего, украшающего помост, и… Внезапно остановился. Мысли, того не желая, выкристаллизовались, прояснились, приняли-таки «неожиданный» поворот: подумаешь, он перетрудился, ничего нового в гармонии глазовские не привнесёт? Причём тут сомнения? И что слушатели? Ведь они заполнят партер, ложи не во имя встречи с серой посредственностью! Они ждут, они всегда ждут встречи с уникальным, великим произведением, да, конечно, и любое воплощение «ЗЕМНОЙ» для пришедших на концерт будет априори в новинку, станет откровением!! Ведь только наиболее искушённые, подкованные, истинные ценители музыки запомнили, как преподнёс некогда Сонату сам Анатолий Фёдорович, и, следовательно, лишь единицы смогут сопоставить два подхода, если хотите, две концепции равновеликих мастеров – Композитора и Музыканта, Глазова и Бородина. (Ему вдруг стало противно от непомерно завышенной оценки личностного уровня, оттого поморщился…] А ежели так…

Нет-нет! О чём он? Слушатели должны не только насладиться неповторимыми по красоте, совершенными по форме-содержанию темами, которыми насыщена Соната, не только проникнуться философией СВЕТА и ТЬМЫ, не только выйти из концертного зала потрясёнными, но и… Стоп! Но что? За всем этим увидеть вклад пианиста, воздать должное ему, Сергею Павловичу, победителю и лауреату международных и союзного значения конкурсов, обладателю стольких премий, заслуженному деятелю культуры и прочая, и прочая… иначе грош цена его работе! Бородин не понаслышке ведал о странностях в психологии «среднестатистического» слушателя: восторгаясь каскадами звуков, невольно отодвигать главного творца их – композитора, на второй план и сиюминутно боготворить и благодарить того, кто со сцены щедро выплёскивает в зал аккорды, арпеджио, стаккато, форшлаги, берущиеся то на форте двойном-тройном, то на пианиссимо. Значит, с него, с него спрос-то! И он сам себе не простит, если не сумеет передать кончиками пальцев, педалями обеими(!) биение бурного и мудрого сердца нелюдимого сибиряка, человека-легенды – боль и прозрения, порывы страсти и тоску… и гнев Титана.

Сергей Павлович вновь было замаячил по сцене, но тотчас опять застыл. Подумал ясно, пристально: всё, это – конец. Пресыщен музыкой! Никогда уже не найдёт в ней что-то новое, прежде не замечаемое, волшебным образом сокрытое до поры ото всех. А высасывать из пальцев, из «подушечек», старательно, профессионально расцвечивать плод чужих раздумий, грёз, надежд нюансами собственного мировосприятия, «изюминками» в исполнении – добавлять своё ! – надоело. Устал. Устал и точка. Он, Бородин, исчерпал себя. И потому не имеет никакого права морочить головы сотням других меломанов и просто любителей музыки, пришедших отдохнуть душой. Отдых нужен ему, Бородину! Так что же, – расписаться в творческой несостоятельности, отменить и генеральную репетицию, носящую часто формальный характер, и уже поставленный Всесоюзным комитетом по делам искусств при министерстве культуры СССР в какой-то там план скорый концерт?..

Или усилием опыта, таланта, воли возродиться, «пробудить» внутри себя второе дыхание?! Быть достойным Глазова-человека, чтобы вновь явить миру Глазова-композитора!! Он понимал: можно многократно исполнять конкретно взятое произведение (любого размера…), но всякий раз будешь играть иначе: нельзя дважды войти в одну и ту же реку, нельзя чисто физически! абсолютно одинаково, словно ты запрограммированный автомат, нажимать на клавиши, до мельчайших долей секунды копировать паузы… дублировать, тиражировать душу вкладываемую – немыслимо! И, перенося сущность свою, а в большей мере – автора, на клавиатуру, он, Сергей Павлович Бородин, черпает – откуда, из чего?! – восполняемый ли запас чувств, страстей?..

И опять стал прохаживаться вдоль сцены по едва скрипучему дощатому настилу, а в тусклой глубине огромного зала, чудилось ему, ждут первого звука Сонаты призрачные посетители… невидимые тени… Ощупывают с ног до головы сотни пар внимательнейших глаз… и вот уже сгущается, неумолимо, исповедально, некое высокое напряжение, повышается градус внутренней борьбы, учащается немой пульс вопрошающей тишины… Такое случалось прежде. Он будто намагничивался, собирался с духом. В мгновения жутких самокопаний, угрызений совести, раздумий улавливал готовность наивысшую свою – тогда буквально набрасывался на клавиатуру, сотрясая воздух набатами громогласными, либо извлекая одинокий, задыхающийся минор…

Сейчас, однако, перед лицом грандиозного свершения – по иному представление на суд музыкальной общественности «ЗЕМНОЙ СОНАТЫ» в его, Бородина, исполнении, прочтении, понимании и не назовёшь! – накануне этого самого действа он уловил смутное, нарастающее волнение небеспричинное и беспокойство оное глухо росло, распирало грудную клеть, вызывало острое неприятие чего-то до конца ещё им не сформулированного, неопределённого, корнями уходящего во все стороны и уходящего очень-очень глубоко, глубже, чем в аналогичных ситуациях до сих пор. Что-то было не так…

Что???

И тут осенило: «не так всё!» И дело даже не в том, что не может унять сердце своё, толчками и до срока выталкивающее из груди душу… унять, в противном случае порежется в кровь о рёбра, бессмертная и неприкаянная, прогрызаясь из костлявой тюрьмы; не в том, что слишком много сил отняла «ЗЕМНАЯ СОНАТА», что фактически он, Бородин, исчерпал себя… Опыт, инстинкты, жажда творческого бытия помогут, обязательно помогут преодолеть физические и нравственные страдания, беды, подскажут пути реализации скрытых возможностей, резервов, о чём, к слову, упорно твердят учёные мужи и врачеватели, и психологи… Не так – главное: прошла жизнь, ему давно за шестьдесят и он жил не так, он не так, как нужно было, жил и он не знает, почему ? не знает как же ему следовало бы жить. Поскольку живи он в тысячи раз насыщеннее, полезнее, одержимее, всё равно ужаснулся бы – не сегодня, пускай не сегодня, а завтра или через год, через… 10 лет… Ужаснулся бы тому, что – всё, поздно. Ничего нельзя исправить, изменить, можно только каяться, бичевать себя, утешать иллюзиями, наградами, воспоминаниями, выдавая желаемое за действительное. Перед человеком всегда стоит выбор и (если не – «но»!] выбирает человек спонтанно, стремясь к лучшему, к прекрасному однозначно, но – стихийно, сумбурно, руководствуясь сомнительной сиюминутной выгодой, блажью… Возразят: любой из живущих продумывает каждый последующий шаг, строит планы, советуется… ну и что? Поступает же с точностью до наоборот, образом таким, слышите, родные, таким именно образом поступает он, чтобы потом убиваться, совеститься, отдавать себе отчёт: а ведь ничегошеньки не оставлю после… другим, окружающим! Ровным счётом ни-че-го, кроме неизреченной на смертном одре мудрости всепонимания позднего и невозможности, увы, всепонимание оное реализовать! И какая здесь мудрость, спрашивается? Тщета! Самообман человеческий! Последний наш самообман… Не потому ли и называется таковой: «последнее прости!»??