Н. Храмов - Звукотворение. Роман-мечта. Том 2

Бородин опять поднялся, принялся по новой мерить шагами сцену… Остановился… Что-то нехорошее прошелестело в стоячем воздухе огромного зала – будто тёмное крылище сделало взмах непрошенный… судорожный… исчезло, оставив под сводами некий призрачный сгусток – предчувствие конца… Исчезло, да, но не унесло с собой прочь ломоту сердечную, не унесло. Бородин расстегнул ворот рубашки, помассировал грудь слева – вроде бы отпустило. Но предчувствие, его, Сергея Павловича Бородина недоброе предчувствие – представить сложно! – продолжало между тем собственную, независимую от воли хозяина жизнь под потолком, расписанным великим мастером прошлого, – жизнь в форме аморфного, расплывчатого пятна? не пятна? поскольку невидимым было, хотя (мыслимо ли такое?] и слабо мерцало, испускало неприятные, фиолетово-едкие, горькие лучи, которые просвечивают, пронзают и плоть, и нечто более важное в человеке, которые достают до сердца и тут уже не поможет массаж, бессилен валидол – всё это будет бедняге, как мёртвому припарки!

Не успело отпустить, только полегчало малость, и снова заныло, словно кто облил горячим киселём… киселём! И не просто заныло в груди, а прямо спасу нет, хоть кричи «караул!» Барахтается, тонет, даёт сбой за сбоем сердце, щемит, выкалывает сознание… душу, вязнет окончательно в тягучей, липкой массе… Холодный пот прошиб Сергея Павловича. Стало худо, дурно. Хватая ртом воздух, слепо расставив руки, едва добрёл до рояля и обессиленно всё же не рухнул – присел на кончик стула. Руки свисали плетьми, пальцы однако же не инстинктивно, а повинуясь сознанию человека, вцепились в полированное дерево… Понимал Бородин: свалится – без посторонней помощи не встанет. Наверно, оттого они, музыкальные(!) не дрожали мелкой дрожью, а в очередной раз выполняли волю хозяина. Несли ему службу. Зато по спине жирно, зябко, противно пробежала струйка, остановилась у брючного пояса, расползлась… Не так ли начинает вытекать и скапливаться, перед тем как растянуться вдоль и вширь, кровь из раны?

Губы пересохли, мучительно, нестерпимо захотелось пить… Облизывай, не облизывай их – без толку! «Что-то я расклеился!» – он усмехнулся. Усилием воли приподнял руки на уровень клавиатуры, коснулся пальцами матово-белой пластмассы («из чего они – из дерева… пластмассы??») и сразу почувствовал облегчение, будто рояль впитал в нутро струнное боль человека, дабы тот получил передышку… А зачем?!

Говорят, перед смертью каждый из нас вспоминает былое – и не просто пассивно, кадр за кадром, а заново, с обострённой тоской и мудростью переживает ещё раз своё прошлое, причём, делает это невообразимо быстро, часто подспудно, безотчётно, находясь в особом душевном состоянии, в той мистической почти плоскости, которая необычным образом пересекает и Бессмертие, и Небытие, являя уходящему человеку прозрение, беспокой-покой, лики… голоса… Свежо предание! Откуда знаем мы, что следующего мгновения для нас уже не будет? что этот, этот наш вдох – последний и что уже никогда не скажем «никогда»?!. Пока человек живёт, дышит, осознаёт собственное «Я», – он надеется, он мыслит самыми естественными категориями живых, инстинктивно отталкивая, отодвигая неизбежное – Порог, за которым не воспринимаемая Пустота… Человек борется. В страшном, скрытом от глаз посторонних поединке ему недосуг, нельзя растекаться мыслями по древу, блукать в призрачных фата-морганах… Жить! Жить!! ЖИТЬ, чтобы ещё раз приласкать доверчивого несмышлёныша-внука, заглянуть в родниковые глазёнки родимые, погладить лопнувшую бересту белоствольную, хвоей не надышаться, солнечный зайчик палевый уловить-углядеть сквозь тюлевую…

Говорят, перед смертью… Но кто сказал, что Сергей Павлович умирает? Подумаешь, прихватило сердце. Сейчас, сейчас… – не пройдёт и десяти, пятнадцати минуточек и он будет в форме, он ещё заиграет – свежо, молодо, экспрессивно. Кажется, во второй части, где двойное форте, он осторожничал – следует быть более раскованным, даже рискованным^), да-да… исполнителю, каждому, хорошо знаком неписаный закон: подай авторскую музыку так, чтобы стать соавтором её, чтобы продолжить и развить заложенные композитором чувства, идеи. Сергей Павлович не думал умирать! Совладал наконец с сердцем заупрямившимся и теперь, сутулясь, отдыхал, настраивался… привычно представляя себя неким приложением к огромному роялю, приложением, без которого оба мертвы… Тьфу ты, опять это слово! Всё вертится, вертится – если не на языке, то в воздухе где-то и мешает, не даёт полностью сосредоточиться на главном. А оно заключается в том, что, если не лгать самому себе, то исполнять «ЗЕМНУЮ» сейчас ему совершенно не хочется: какие-то связи, нити всё-таки оборвались внутри и оборвались много раньше… В данный же момент усилилось ощущение безнадёжности, обречённости: соединить разошедшиеся концы не удастся. Никогда.

Если бы случайно кто-нибудь понаблюдал за ним, то увидел: человеку неможется, человек ходит, хватается за грудь, тщетно массируя левую сторону, он то тяжело опустится на стул, то неловко встанет, чтобы, пошатываясь, бродить взад-вперёд, рискуя свалиться в оркестровую яму, убиться… Человек нелепо держится за воздух, ищет ли опору в пустоте вокруг себя, словно готовясь в пустоту эту шагнуть, перейти, но не решаясь, не решившись ещё, а может, наоборот, отталкивает прочь это чуждое пространство, боясь, что оно засосёт его… Протягивает руки, молит губами… Человек умирает так же, как и живёт, поскольку умирает живым. Умирание – не лучшая ли иллюстрация, эдакое клише, даже – логотип всего того, что есмь ЧЕЛОВЕК. Размахивает руками, цепляясь за что-то – эфемерное, временное; его мотает напра-налево, бедняга не ведает, куда идти, к чему стремиться, не в состоянии сделать единственно правильный выбор; он надеется, постоянно надеется на помощь абстрактную свыше, потому что родные, близкие, просто окружающие никогда не дадут ему главного, ибо не знают, что гяавное\

Да, стороннему наблюдателю многое бы прояснилось в поведении Сергея Павловича Бородина и уж наверняка сторонний наблюдатель, не раздумывая долго, вызвал бы «скорую». Увы, в огромном зале нового здания филармонии Бородин находился абсолютно один. Да и в целом здании в минуты эти присутствовали всего лишь несколько штатных сотрудников из числа обслуживающего персонала и все они заняты были своими делами, не подозревали, что музыканту стало плохо, что он не просто физически отрешается от сущебренного в мире перед тем, как заиграть, не просто размышляет об особенностях «ЗЕМНОЙ СОНАТЫ» – ну, молчит, и молчит себе, значит, так нужно, значит вживается в ткань гениального произведения и тишина способствует настраиванию внутренних струн души на должный лад, на вдохновенное исполнение, тишина – вроде камертона… – словом, не просто подготавливает себя к чему-то большому, значительному, но отчаянно борется с подступающей вплотную смертью. Борется из последних сил…