Маруся Апрель - Горбунки

После третьей рюмки картинка начала смещаться, и Оленька, уложенная Катей тут же на диванчике, заснула, сквозь сон слыша ласковую перебранку бабушки и внучки за право мыть посуду.

Глава 2

Когда она проснулась, за окнами уже потемнело.

Баба Настя с Катей шептались.

– Когда?

– В аккурат после святок. Хорошо, хоть Генка с Любкой помогли, принесли, чего было. Да печку Генка прочистил.

– Дед знает?

– Что ты, что ты! От греха подальше.

– Ох, бабулечка, партизанка ты у меня!

– А сама-то? Про библиотекаршу чего не сказала?

– Я ж не знала! А ты б марафет наводить стала. Дед говорит, и так вон здоровье ни к чёрту.

– Сама не знаю чё вдруг, то как схватит, аж всё разом, а потом отпускает. – И немного помолчав: – Есть у неё кто?

Оленьке стало неприятно, что она невольно подслушивает и что говорят о ней. Она кашлянула.

Катя тотчас к ней подбежала.

– Ну, ты даёшь, подруга, полдня проспала. Давай, вставай, лежебока! Бабулечка тебе супа оставила.

И был горячий суп-рассольник из печки и снова рюмочка с разговорами.

Катя вспомнила вдруг, что не вручила ещё подарки.

Подмигнула Оленьке, и та принесла из чемодана коробку любимых бабы Настиных конфет.

Катя купила их сама и отдала подруге перед отъездом.

– На, моим подаришь.

От денег отказалась, а в ответ на то, что «места в чемодане нет», провела ревизию и, обнаружив толстый том «Красного и чёрного», конфисковала его «до возвращения» со словами: «Ну уж нет, мы туда не читать едем».

Оленька шутя спросила:

– А что мы там делать будем?

– Жить, Оленька, жить!

Что по-Катиному значило «жить», Оленька не знала.

Баба Настя посмотрела на внучку, будто тотчас поняла всё.

Убрала конфеты в сервант.

– Спасибо, Оля, угодила.

– Бабулечка, а это тебе от меня!

В перевязанном тесёмочкой мешочке из красной органзы лежали жемчужные бусы и такие же клипсы.

Баба Настя промокнула тыльной стороной морщинистой руки уголки глаз.

С клипсами справилась сама. Катя помогла ей застегнуть замочек на бусах.

Оленька, подумавшая было, что жемчуг носят только молодые девушки, залюбовалась на бабушку Настю. Так красиво смотрелись крупные бледно-кремовые горошинки на её тёмной от многолетнего загара коже.

– Зеркальца бы, – попросила баба Настя, и дед, опередив Катю, доскакал до серванта и поставил перед женой круглое на ножке зеркало.

Она поворачивала голову и так и эдак и улыбалась своему отражению.

Потом, заметив, что все на неё смотрят, отложила зеркальце, будто извиняясь.

– Катюша, зачем же ты, дорого ведь?

– Что ты, бабулечка, это ж так… бижутерия. А я зарабатываю.

– Ты б на себя лучше тратила, вон опять целый чемодан навезла!

– Так нечасто ж, – будто оправдывалась Катя, – это – малым Генкиным, это – Любке, а это, деда – тебе. – Катя протянула ему чёрный пакет. – И Генке такой же.

Дед достал из чехла охотничий нож из блестящей стали.

Оленьке показался он огромным.

Бабушка ахнула:

– Опять оружие! Один ружьё оставил, вторая ножи дарит.

– Что за ружьё-то?

– Да кто ж его знает. Вовка летом по банкам стрелял, забирать не стал, зачем, говорит, оно мне в Москве.

– Не ружьё это, Катька, – махнул рукой дед, – так, игрушка пневматическая.

– Всё тебе игрушки, – баба Настя покачала головой.

Глава 3

Вечером была баня, самая настоящая, своя.

Бабушка с дедом пошли мыться первыми.

И Оленьке как-то неловко было от того, что они, такие старенькие, моются вместе. Катя, будто прочитав её мысли, сказала, что дед-то плохо видит, он и воды себе налить не сможет, обожжётся ещё ненароком.

Но дедушка Лёня, который даже воды налить не мог, встретив их в набедренном полотенце, нахлестал веником так, что если и оставалось ещё что тяжёлого на сердце, у каждого своего, всё вышло с потом.

А после, когда быстрая Катя уже домывалась, Оленька, сняв купальник, лёжа на полоке в парилке, прищурив зелёные свои глаза, с шумом вдохнула аромат поднесённого к носу липкого комочка смолы и попробовала на вкус солоноватые капельки, выступившие на белокожем теле. Подумалось Оленьке, что и она ведь по-своему красива. Отчего же не нужна никому её большая (Оленька прятала её под свободный свитер), с розовыми шероховатыми вершинками грудь, округлый животик, и то, что прячется за почти сливающимися с телом золотистыми волосками, между чуть полноватыми её гладкими бёдрами? Отчего худая черноглазая Катя, будучи всего на три года старше, успела уже побывать замужем, а светловолосая Оленька и целовалась-то всего однажды? Пройдёт её молодость. Зачем ей тогда красота вся эта?

Дымчатый, похожий на волка Набат, не вылезая из будки, проводил взглядом вышедшую из бани жаркую раскрасневшуюся Оленьку. Впереди слева торчал из земли огрызком дом-гриб. Оленьке привиделось, что в заколоченном его окне что-то мерцает. Она поёжилась, подумала о том, что надо спросить у Кати, живёт ли кто там, и побежала скорее в другой, тёплый, ставший ей уже родным дом.

Там ждал её чай из самовара с клубничным вареньем и хрустящее, пахнущее мылом и морозом постельное бельё.

Глава 4

В жаркой избе, на соседней с Оленькиным диванчиком высокой кровати, раскинув руки в стороны и приоткрыв рот, посапывала Катя. В зале ворочалась, постанывая во сне, баба Настя.

Оленьке не давал заснуть бурлящий с переливами храп дедушки Лёни.

Худощавый, на 14 лет старше, всю их семейную жизнь он командовал бабушкой. А как несколько лет назад плохо видеть стал, так и вовсе она перед ним по струнке ходила, слушалась его во всём. И любила его безмерно. И дедушка Лёня бабушку Настю очень любил. Они друг другу наградой и утешением были.

Оленька знала это от Кати.

Когда бабушка Настя вместе со своей тёткой пришли к ним в деревню, черноволосый с колючим взглядом ярко-синих глаз Лёня был уже вдовцом. После смерти жены он стал выписывать из города журналы и выводить новые сорта невиданных здесь, на севере, мясистых помидоров, строил с сыновьями новый дом и ходил охотиться на медведей. По деревне говорили, что если кто хотя бы косо на кого из его четырёх сыновей посмотрит, он того в землю зароет. А Насте тогда всего семнадцать годков было, на пять больше, чем старшему дедову сыну. Младшему, Генке, было тогда четыре. Но смогла Настя так всех к себе расположить, что все они её обожали, и она ничего не боялась. Родилась у них потом с Лёней девочка, Катина мама. А больше детей не было.

Катя, ездившая к бабке с дедом каждый год, сразу после сессии, когда зимние новогодние родственники уже уехали, а летние отпускные ещё не приехали, поддалась, наконец-то, на уговоры подруги взять её с собой. Оленьке, выезжающей из города только с родителями на дачу, давно мечталось побывать в деревне, о которой столько всего рассказывала Катя.