Ольга Грибанова - Слепые и прозревшие. Книга вторая

– И не жить! Только через три месяца и только с моего разрешения! – строго погрозила она пальцем.

– А все-таки… Больше у нас не будет детей?

– Я же вам уже говорила, – сдвинула брови Мария Кирилловна.

– А вдруг чудо случится? – жалобно улыбнулся Коля.

Мария Кирилловна, смягчившись, похлопала его по руке:

– Дорогой мой, всяким чудесам предел есть. Мы же Галину утробу буквально по лоскуткам собирали. То, что от нее осталось. Не думайте больше об этом. Идите с Богом.

Коля стоял перед дверью. Рядом, чуть позади, застыли, взявшись под руки, Альбина и Анатолий. Так, наверное, стояли они двадцать пять лет назад на своем торжественном бракосочетании. За ними две милые барышни держат под руки мамушку Свету. Кому теперь придет в голову назвать этих двух красавиц кукарямбами? Только старшему брату.

За дверью заливались младенческие голосишки, готовясь предстать перед папками, бабками, дедками, тетками, дядьками и прочей родней. Время от времени дверь открывалась, выпуская очередного жителя этого мира.

– Галина, конечно, последняя! – у Альбины и тут нашелся повод поворчать.

Ну вот и Галя!

А девушка в белом несет Что-то, туго затянутое в пеленки и одеяла.

Коля, задохнувшись, принимает Это на руки и тут же ощущает тепло сквозь толщу пеленок. Кружевной уголок закрывает личико, одна лишь голубая пустышка маячит сквозь ажурную ткань. Коля подбородком отодвигает ее и видит плотно сомкнутые веки, розовую пуговку носика. Спит, дышит. И пахнет тонко-тонко, нежно-нежно. Сынок…

Талантливый человек талантлив в любом возрасте. Главное, чтобы ценили. А у Саши Морозова был такой избранный круг – ценители на любой вкус.

Мама – ценитель неискушенный, наивный и доверчивый.

Папа – ценитель-сноб, знающий толк и видавший виды.

И просто толпа восторженных фанатов. Баба Лида с бабой Тоней – эти всегда рядом, каждую минуту готовы ценить талант. Ну и рыжий Барсик с ними заодно.

А еще бабуленька Света. Она часто-часто в гости приходит и приносит много вкусного.

А еще Бабаля – она пореже приходит и приносит книжки с картинками, от нее еще очень громко пахнет по всей квартире. А еще деда Толя, хороший такой, как Дед Мороз, с бородой. А еще две одинаковые тетки – Даша и Таша.

И для этой толпы фанатов у Саши всегда есть наготове шедевры. Если что-то быстренькое, наспех, то можно ограничиться халтурой вроде ламбады. Номер дешевый, но беспроигрышный, публика визжит и плачет.

Или можно взять в кулак клизму и петь в этот микрофон на очень иностранных языках, время от времени взревывая: «Атас!».

Но самый лучший номер, высший пилотаж, Саша приберегает для избранных. Тут важно правильно выбрать момент и не спешить, а то весь эффект насмарку.

Вот пришел наконец папа с работы, поужинал и сел к телевизору. Скорее к нему на колени. Он такой большой, твердый и теплый, как печка. Так бы и подремал у него на плече, но надо ждать маму, которая, как всегда, возится на кухне. Погоди, папа, сейчас она догремит там своей посудой – и начнем. Саша лукаво заглядывает папе в лицо. Папа опускает глаза, подмигивает сыну – и опять в телевизор.

Там, в телевизоре, по очереди выходят к микрофону сущие бездари, даже петь не умеют, только говорят, кричат и иногда плачут. А однажды даже подрались. Одним словом, депутаты.

Только один Саше понравился. Выступал когда-то, в старые времена, может, полгода назад, а может, и того больше, когда Саша еще плохо говорил. Этот талантливый человек красиво выбрасывал вперед руку и кричал: «Я требую внести поправку в Конституцию!». Поговорит, поговорит, опять рукой махнет и снова: «Я требую поправку!..». И папе с мамой он нравился. Они молча переглядывались, улыбались и качали головами: ай да молодец!

Саша только пробовал тогда свои силы в искусстве. Он тоже взмахивал рукой и кричал что есть мочи: «Я тебу покаку!». Но его понимали неправильно и сажали на горшок.

Сейчас дело другое, замысел всегда удается воплотить в жизнь.

Ага, вот и мама. Внимание! Приготовились!

Мама снимает передник, вешает на гвоздик у двери и садится рядышком, к папиному плечу. Пора!

Теперь самым мерзким голосом надо потребовать что-нибудь запретное. Что бы такое?

– Хотю тясы!

– Часы? Сашенька, нельзя часы, – рассеянно откликается мама, не отрываясь от телевизора.

Клюнуло. Теперь еще погромче и померзостнее.

– Хотю-у тясы-ы!

– Саша!

– Дай тясы!

Саша сползает с папиных колен, решительно (тут главное – быстрота и натиск!) двигает стул к серванту. Раз-раз – и он уже тянет руку к часам, но не берет их, а застывает с протянутой рукой, оглядываясь на родителей. Мама вскакивает с дивана, а папа, оторвавшись от экрана, смотрит на Сашу с ироническим любопытством.

– Саша, нельзя!

Мама снимает Сашу со стула и закрывает дверцу серванта.

Ага-а-а! Попалась! Ну держись!

И Саша, схватившись обеими руками за грудь и подогнув ножки, умело валится на пол, перекатывается на спину и застывает в живописной позе. А лицо-то, лицо! Это надо видеть! Тонкие темные бровки скорбно поднялись, рот чуть-чуть приоткрыт. И легкий, терзающий душу стон.

– Сашенька! Сыночек! Встань!

Мама чуть не плачет, хватает Сашу на руки, нежно прижимает к себе и целует, целует.

А папа усмехается и аплодирует:

– Браво, браво! Артист!

Мама молчит, только еще крепче обнимает Сашу. И Саша доволен – это тоже аплодисменты, это тоже признание.

И вдруг однажды случается неожиданное.

В ответ на папину усмешку мама, прижимая к себе Сашу, тихо произносит:

– Почему ты смеешься? Это жестоко. Он страдает, посмотри.

– Да где же страдает? Вон какая рожа довольная, – отзывается папа очень спокойно.

– Ты его не любишь! Ему плохо с тобой! – вдруг вскрикивает мама так страшно, что Саша, испуганный, слезает с маминых колен.

– Да ты что говоришь! – папин голос становится злым. – Он, если хочешь знать, сидел у меня спокойно. А ты появилась – сразу начался концерт. Это с тобой ему плохо!

Мама отходит от них, ложится на кровать лицом к стене, и Саша видит, как дрожат ее плечи.

И вдруг мгновенной вспышкой озарило сознание: дрожат плечи – мама плачет.

Новая вспышка слепит и обжигает все внутри: мама плачет – маме больно! Больно! Кто больно сделал?

И вдруг начала раскручиваться целая жгучая лента. Папа сказал – маме больно. Мама кричит – папа сказал. Мама кричала – ей было больно! Папа смеялся – маме стало больно, и она закричала. Папа виноват?

Все ближе, все яснее надвигается что-то огромное, непривычное сквозь путаницу коротеньких мыслей маленького человека.

Саша падал на пол – папа смеялся. Саша падал на пол – мама поднимала и обнимала. Саша падал – мама жалела – папа смеялся.