Виктор Кабакин - Пешеходное море

Я промычал что-то неопределенное. Далекий голос вздохнул.

– Ладно, жду.

Я положил трубку. Мой друг Мишка Бондарев некоторое время назад неожиданно выиграл в русское лото пятьсот тысяч рублей. Жена тогда недовольно заметила: везет же некоторым идиотам. Она никогда не умела радоваться чужому успеху. Тем более, по ее мнению, распорядился он выигрышем крайне глупо: деньги Мишка почему-то истратил на покупку дачи в далеком приазовском Ейске. И вот теперь пригласил меня к себе.

Перед отпуском всегда размышляешь, как сделать, чтобы приятное, но очень быстро текущее время отдыха, было проведено с толком. Что ж, кажется, на сей раз данная проблема благополучно разрешилась. О семейной ссоре думать не хотелось. Да и не ссора это была вовсе, а похоже, окончательное крушение нашего семейного корабля… Я вдруг представил морское побережье, песчаный пляж, ласковое море, молодые загорелые тела и веселые лица, и если у меня еще оставались минуту назад какие-то сомнения, то теперь они исчезли прочь. Мне страшно захотелось в отпуск.

…Ейский вокзал, построенный еще в начале прошлого века, был невелик по размеру, но строен и гармоничен и четкими очертаниями напоминал мне почему-то печатный пряник. Выглядывая из окна, я не сразу увидел своего друга. Дело в том, что в Воронеже электровоз, вместо первого вагона поезда, как это полагается, прицепили к последнему, и мы поехали вроде как задом наперед. Обычная нумерация сбилась, мой первый вагон оказался в хвосте, в то время как Михаил Бондарев встречал меня в голове состава. Наконец, где-то в середине перрона мы встретились и обнялись.

– Не могли объявить, что нумерация идет с конца, – ругнул Михаил нерадивого вокзального дежурного. И, ударяя меня по спине, обрадовано воскликнул: – Ты молодчина, что приехал. Мы, с тобой, Кузнечик, обалденно проведем здесь время.

«Кузнечик» – это я. Вернее, так меня звали с детства друзья и знакомые. Думаю, не надо иметь много ума, чтобы понять, что иначе не могло и быть, если фамилия у меня Кузнечиков. Естественно, добродушный Мишка Бондарев, которого я сейчас тоже от души хлопал по плечу, слыл среди близких ему людей «Бондарем».

Мы сели в маленькую Daewoo Matiz, в Мишкину несравненную «букашку». У него странное пристрастие к маленьким машинам. До «Матиза» он пользовался легендарной «Окой», в которую он из-за солидного телосложения непонятно как помещался. А еще у него была слабость к невысоким и худощавым женщинам, у которых он, наоборот, не пользовался особой симпатией. Этим, наверное, и объясняется то, что мой друг до сих пор не женат.

Выехав с вокзала, мы повернули возле памятника князю Воронцову – основателю Ейска – налево и скоро очутились на набережной. Слева раскинулась бирюзовая гладь лимана, блестевшая в лучах восходящего солнца.

Эх, как давно я не видел море. Я любил его. Не просто, как отдыхающий, жаждущий поваляться на песчаном пляже и понежиться в теплых волнах. Море всегда казалось мне живым существом со своим необузданным и противоречивым характером. Сейчас оно было нежным и ласковым. Огромный Мишка тоже чем-то напоминал море. Внешне – степенный и спокойный, но если его по-настоящему разозлить, то наружу выплеснется такой мощный сгусток энергии и силы, что только держись…

Я искоса поглядывал на Бондарева. Сколько времени мы с ним не встречались? Пожалуй, около года. Раньше, когда оба жили в Москве, то часто общались друг с другом. После чрезвычайного происшествия, связанного с побегом преступника, он так и остался жить и работать в Вологодской области. Однако, приезжая в Москву в командировку или отпуск, неизменно восхищался ею. В отличие от меня, он любил столицу.

– Москва хорошеет на глазах, – степенно говорил Михаил, окая совсем уже по-вологодски и мягко растягивая гласные буквы в конце слов.

Я обычно иронически усмехался. Кто лучше меня знает изнаночную сторону московского бытия? Однако иногороднего жителя Москва обычно поражает внешним блеском, является для него лакомой приманкой и вожделенной мечтой.

– Ты стал рассуждать, как провинциал, – возражал я Бондарю. – Москва суетной, взбалмошный и опасный город, из которого хочется бежать, сломя голову. Но Москва – это еще и тяжкие гири на ногах, которые сбросить не так-то просто. Ибо она навязывает свой стиль и образ жизни. Москва словно огромный, шумный базар, где глаза разбегаются от обилия соблазнов. Она манит показной роскошью, как костер мотылька. И многие сгорают в нем.

– На то она и столица, чтобы выглядеть роскошной, – не унимался Мишка. – По всем показателям она должна быть впереди других городов. А ты, как был скептиком, так им и умрешь.

Спор на данную тему мог продолжаться у нас бесконечно и без всякого успеха. Поэтому меня удивило то, что Мишка, неравнодушный к столице и вообще к крупным городам, подался вдруг в маленький Ейск. Он, словно уловив мою вопрошающую мысль:

– Вот купил себе здесь дачу. А что? – и словно я ему противоречил, стал объяснять. Такова была Мишкина манера: ему обязательно надо было растолковать собеседнику, почему он поступил именно так, а не иначе. – Место здесь курортное, хотя и нет огромной массы приезжих и отдыхающих, как в Сочи. Да и обошлась мне дача сравнительно дешево…

– Это все замечательно, – резонно заметил я. – Однако думаю, что тебе, жителю северных широт, больше по нраву должен быть прохладный климат.

Он широко, как обычно, улыбнулся:

– Потому и приобрел здесь дачу, что надоели холодные погоды. Но если откровенно, то предки мои по материнской линии жили в этих краях, и в моей крови течет толика казацкой крови.

– Никогда об этом не слышал, – искренне удивился я.

– Моя бабушка имела когда-то в Ейске свой дом. Она умерла в Великую Отечественную войну, а дом сгорел. Мама во время войны была медсестрой, а после ее окончания сюда больше не вернулась. Ты знаешь, что я у мамы был единственный ребенок. Перед своей смертью она рассказала мне все, что знала о бабушке, и передала кое-какие ее бумаги и сохранившиеся фотографии.

Он помолчал в раздумье, потом добавил.

– Мама очень хотела, чтобы я составил родословную нашей семьи. «Никогда не забывай о семейном дереве, – твердила она. – Связь времен и поколений не должна прерываться». Но если по отцовской линии у меня все более- менее ясно, то по материнской – сплошные темные пятна. Мама даже не смогла толком объяснить, кто ее отец. Его она никогда в глаза не видела. Бабушка однажды упомянула, что он якобы погиб в гражданскую войну. Вообще бабушка, со слов мамы, была суровой и замкнутой женщиной. И всегда жила одиноко. Вот я и подумал, может, здесь найду какие-нибудь корни. Так что не зря меня потянуло сюда. Как говорится, «пепел родины застучал в моем сердце» и позвал меня. Выйду на пенсию, может, поселюсь здесь навсегда.