Михаил Климов - Пространство сна

Тимофей позвонил, когда они уже почти подъехали к стеклянному входу в гостиницу:

– Как вы там, Иркин? – спросил он.

– Мы тут ничего, – бодро ответила Замковская, сын в последний момент поднял ей настроение, – едем домой, почти приехали.

– Как Серенька? – опять спросил муж.

– Достигнуты определенные успехи. – Ирина усмехнулась. – Ты давай Лазаря не пой, говори чего надо. Я же вижу, что ты не просто так звонишь…

– У тебя дальнозоркость? – заворчал Тимофей. – За четыреста верст она, видишь ли, все видит… – И вдруг сказал нормальным голосом: – Нужно, чтобы ты приехала на несколько дней.

– Что-то случилось?

– Нет, просто первый зам премьера летит в Италию, – Замковская вдруг совершенно отчетливо увидела, как муж привычным движением дергает себя за мочку уха, этот жест свидетельствовал о том, что он считает себя виноватым, – я – в группе сопровождения, а поскольку встреча протокольная, положено быть с женами.

– Это не просто, Тим. – Она покачала головой и погладила Сереньку по голове, хорошее настроение не проходило. – У нас тут только-только с места сдвинулось…

– Выбора нет, Иркин… И потом, лечение прерывать не обязательно – оставьте пару бойцов для охраны и Надин. Или ты ей совсем не доверяешь?

Ирина уже вышла из машины и поискала глазами «тетю́». Та, по счастью, была далеко:

– Знаешь, здесь, похоже, столкнулись две школы, как у Свифта.

– И с какого конца, по-твоему, надо разбивать яйца?

– Я, похоже, становлюсь поклонницей местной традиции, – засмеялась Ирина и добавила вполголоса, – придумай, Тимчик, пожалуйста, что-нибудь, чтобы я ее вывезла отсюда и она осталась в Москве.

– Постараюсь. Может, устроить ее к дочке Айзенбургов? Знаешь анекдот про новых русских и слона?

– Нет.

– Ну, когда один говорит другому, что у него есть слон офигенный, сам на горшок ходит, газету из ящика приносит и воров ловит. Тот говорит: «Продай». «Да нет, – отвечает первый, – не хочу». «Пятьсот тысяч», – говорит второй. «Даже и не думай», – это говорит первый. Короче, дожал один другого, купил слона за лимон. А через день звонит и в голос орет: «Ты что мне продал? Он мне все комнаты загадил, мебель антикварную вдребезги разнес, теща в ванной второй день дрожит и выходить отказывается». А первый говорит: «Ну, с таким настроением ты от него никогда не избавишься».

– Смешно. – Ирина все еще стояла на лестнице у входа, Гриша, как всегда, рядом. – Но Айзенбургов все-таки жаль. Они, конечно, очень противные, особенно она, но не до такой же степени… Да и Машенька не виновата, что у нее родители – такие зануды.

– Ладно, что-нибудь придумаю.

Замковская зашла к Сереньке в номер, поцеловала спящего сына. Он лежал в привычной позе, сжимая вечного зайца, но ей показалось, что что-то все-таки изменилось, может, поза, или дыхание, или… Она знала, что обманывает себя, но не стала приводить себя в чувство, а отдалась ему.

Все так же почти блаженно улыбаясь, Ирина отмахнулась от Надин, которая рванулась к ней, доказывая что-то, вернулась к себе в люкс и забралась с ногами в кресло – чем бы заняться?

Она включила телевизор. Показывали местную программу: маленький кругленький человек, с заплывшими от жира глазами, рассказывал историю о том, как его после автокатастрофы выходили монахини Козмодамиановского монастыря. Монастырь, в котором в советское время располагались служебные помещения близлежащего санатория, виднелся за его спиной.

– Все помещения санатория «Солнечный», – распинался маленький и толстенький, – мы, мэрия, единогласно решили передать монастырю, как незаконно построенные на его землях…

Пожилая монахиня с большим крестом на груди стояла тут же, глядя в землю.

На других каналах ничего интересного тоже не оказалось. Замковская поначалу обрадовалась, увидев и услышав ведущих «Серебряной калоши», но быстро поняла, что этот выпуск – старый, позапрошлогодний, и она смотрела его уже два или три раза. Даже вновь увидеть себя с Тимофеем в зале среди зрителей не хотелось.

Она оставила телевизор, приглушив звук, просто как фон, взяла стопку журналов, лениво пролистала. Потом сообразила, что уже делала это вчера. Книги, которые прислал Тимофей, тоже читать не хотелось. Ирина подошла к минибару, налила себе холодного шампанского.

Ого, у нас появилось «Перье». Так вот, оказывается, какую минералку искала Надин… Ну да, а чем мы не француженки? Можно представить, какую выволочку она устроила директору, если тот где-то добыл эту нечастую в русской провинции воду. О том, сколько он поставит в счет, надо будет поставить в курс «тетю́» и пригрозить вычесть из ее зарплаты.

Замковская снова устроилась в кресле, и тут ее взгляд упал на принесенную Гришей пачку бумаг, которые дал ей сегодня Зуев.

Вот и занятие… Давненько она не выполняла домашних заданий. И что же тут для нас интересного и полезного? Замковская открыла папку, взяла первую страницу и уткнулась в текст:

«И, как всегда, на любые изменения в жизни Машка реагирует положительно; первую неделю, даже дней десять-одиннадцать, хорошо спала и сама какала. И все. Сегодня тринадцатое января, и какашки приходят только по вызову».

Что за бред? Она пролистнула несколько страниц:

«Месим полмиллиона маленьких пробок в тазу. Откуда они у нас только взялись. Кроликов очень любит играть с пробками. Если оставить таз – обязательно к себе притянет…»

Какая-то чушь. Кто такой Кроликов?

«А сегодня, когда у нее полилась собственная струйка – она схватилась за нее руками и чуть не упала. Она в первый раз заметила, что у нее тоже бывают такие журчащие струйки».

Ирина брезгливо отбросила в угол листы бумаги. Какая-то странная, прямо патологическая зацикленность на моче и фекалиях у автора… И Зуев хорош, зачем подсунул ей эти записки?

Замковская опять прошла к холодильнику, добавила себе шампанского, взяла сочную грушу из вазы на столе, потом передумала и сделала себе бутерброд с икрой. Икра гораздо больше подходит к шампанскому, чем груша…

Но ведь что-то же Алексей Михайлович имел в виду… Она вздохнула, собрала с пола рассыпавшиеся листы и опять забралась с ногами в кресло. Надо попробовать с самого начала.

Как оказалось, это были копии писем, которые писала женщина из крохотного городка в центральной России. Писала в больницу к Зуеву, Матрене, Свете и еще какой-то Алине. Первое письмо от последнего отделяло шесть лет. За это время женщина-автор несколько раз приезжала сюда для консультаций и поддержки.

Ее дочь, которую она звала то Машкой, то Манькой, а чаще всего в мужском роде – Кроликовым, была больна какою-то непонятной для Ирины болезнью. Над заголовком «Письма из Энска» карандашом было написано «Синдром Ретта» и Замковская почему-то поняла, что это и есть диагноз.