Роман Пивоваров - Пробежка по углям

В последнее время она много курит, действительно много. Ходячая машина по переработке кофе и сигарет. Что-то ее изводит, вижу по глазам, она чаще всего отводит их в сторону, будто стыдится. Мама не хочет это со мной обсуждать и, если я не отстаю, бросается в слезы, берет сигареты и запирается в туалете.

Если тебе интересно знать, как для меня прошла неделя, то в принципе ничего нового. По литературе мы проходим творчество Булата Окуджавы 5. Нам задали выучить один из его стихов. Признаться, учить стихи наизусть я ненавижу, во-первых, нудно, а во-вторых – лень. Сегодня я оттягивал до последнего, то возьму телефон, то пойду поем.

Я бессмысленно повторял одни и те же слова, начиная себя ненавидеть. Ненавидеть людей, что пишут стихи. Земля выиграла, если бы поэты оставляли мысли при себе. Дайте ему денег, пусть идет в занюханный бар – надерется от души и отпустит. И не давайте бумаги.

Перечитав последние предложения, знаешь, что я понял? Какой же бред. Наверное, я сильно устал, устал бессмысленно повторять глупые строки. Ладно, пап, я пойду спать… То есть мне нужно учить стих. В общем, спокойной ночи.

11 февраля, четверг

Здесь, в этом письме, я собираюсь написать не о самых приятных вещах, что случились со мной недавно. На самом деле, неохота рассказывать об уроках и тех придурках, что ошиваются в школе. Скучно. Правда, придется, потому что случилось это не в самом классе, не буду вдаваться в подробности, расскажу самое главное. Я никому не стал говорить, но этот парень… такого мерзкого сукиного сына надо еще поискать, он все разболтал.

Поверь, мне меньше всего хочется трепаться о всяких кретинах и снова вспоминать ту чушь, что он наболтал мне в туалете. Но раз уж я начал, придется продолжить.

Так вот, по литературе нам задали выучить любой стих Булата Окуджавы. И когда подошла моя очередь выходить к доске, тут-то я заволновался. Целую ночь учил, повторял-повторял, психовал от того, что забываю строчки, пока не заснул.

Я медленно поднялся со стула и так же очень медленно пошел вдоль рядов парт: время тянул, само собой. Иду не спеша, а эти гадкие лица смотрят на меня. Глаза прищурены, рты приоткрыты – мерзость. Почти все из них были гадкими, кроме лица училки, Вано и, может, еще новенькой с последней парты. Я стал у доски, тупясь взглядом на разрисованную крышку первой парты. Напрягал мозги. Всегда не понимал, почему, как только приходит время отвечать стихи, так обязательно надо выходить к доске, чем с места плохо?

Из всех стихов Окуджавы я выбрал «Памяти моего брата Гиви», мне он показался очень честным и грустным. Если ты читал его, то должен понять. Правда грустный стих.

Начал я, как ни странно, неплохо, только доскажу одну строчку, сразу вспомню следующую, и так одна за другой. Ох, я был рад, даже самому не верилось. Пока меня не переклинило в середине, я повторял «он похоронен и отпет…», раз 7 проговорил эту проклятую строчку, но ничего не вспоминалось. В рядах зашептались, послышались смешки. В конце концов я повернулся к училке и сказал, что не готов. Она сказала, что я хорошо начинал и ей жаль. В ее голосе не было злости, скорее досада или… не знаю даже что. После ее слов мне стало не по себе, я почувствовал себя как-то отвратительно глупо. Получается, она понадеялась на меня, а я ее подвел. В ту минуту я странно себя почувствовал: стало трудно дышать, и по телу прошла мелкая дрожь. Казалось, еще минута – и меня вырвет, или свалюсь на пол без сознания, а возможно, случится и то, и другое сразу. Мне правда становилось хреново. Я смотрел на разрисованную крышку парты: противные мультяшные морды корчили рожицы, показывали языки, картинка плыла перед глазами.

Я шел по коридору с этими унылыми серыми стенами, а поганые слезы текли по щекам. Ох, уж раскис я тогда, самому стыдно. Я крепко сжимал руки в кулак, дышалось тяжело, словно что-то застряло в груди.

В туалете меня чуть не вырвало по двум причинам: во-первых, от смеси запахов хлорки и мочи, и во-вторых, от вида плевков насвая 6, как пожеванное куриное дерьмо. Даже расстроенным я помнил – их нужно обступать. Я повернул кран с холодной водой до упора, полилась ледяная вода. Повиснув над умывальником, я как следует высморкался. Набирал полные пригоршни ледяной воды и умывал горячее лицо. Минут через семь мне полегчало. Я пошел отлить в писсуар и нажал коленом кнопку слива. В этой школе полно дураков, и, наверное, я один смываю за собой, остальные только и знают, что бить мимо цели и обливать паршивые кнопки.

Я застегивал молнию брюк, как в туалет завалился этот кретин Звиад.

– Наша плакса не выучила стишок, ах ты бедненький… Уже позвонил мамочке, поплакался ей в трубочку?

Звиад вертелся перед зеркалами, что висели над умывальниками, мочил ладони водой и поправлял дурацкую челочку. Если тебе действительно хочется знать, какого черта он ко мне цепляется, ответ прост: таким как Звиад дай только повод. Им необязательно делать что-то плохое, они нападают на слабых ради веселья.

– Эй, плакса, ты чего там делаешь? Навалил в штанишки? Не волнуйся, мамочка купит другие в секондe.

Я видел в отражении противную улыбку с этими белыми зубами. Ох, как же я хотел его ударить, ты бы знал. Больше всего на свете хотел отделать по этой самодовольной роже.

Приглаживая шевелюру, он продолжал что-то вякать, мол, я со страху схватился за конец, но стоило мне встать рядом, как он дернул к первой умывалке, что у двери. Меня это рассмешило.

– Чего дохнешь? – спросил он таким невинным голоском, от которого мне стало еще смешнее. – От тебя пованивает.

Я пошел к сушилке, а он все поглядывал в зеркало, чем я занимаюсь у него за спиной.

– Стой, – сказал я после того, как развернулся и перекрыл ему выход. – Зачем тебе это… Скажи, зачем? – я знал зачем, всем «Звиадам» нашей планеты нравится цепляться. Пока ты в порядке – они сидят тихо, но стоит чему-то случиться – они тут как тут.

– Не понимаю, о чем ты, плакса?

– Зачем ты цепляешься ко мне? – мне хотелось его достать.

По его бегающим глазкам было заметно, как он нервничает. Стоит таких трепачей застать врасплох, и они уже не такие смелые, куда-то уходит их спокойствие.

– Убрал лапы, педик, – он оттолкнул мою руку и задрал голову, чтобы казаться выше. Он часто других обзывает педиками, пидорами, трахожопами, наверное потому, что в этом отношении с ним самим не все в порядке. – Разве ты не понял? Давай покажу, – я ожидал, что он меня ударит, и потому напрягся, даже почувствовал пресс через прослойку жира.

Мы вернулись к умывальникам.

– Теперь смотри, – сказал он, показывая на зеркало. – Что ты видишь?

Я видел зеркало, сплошь усыпанное высохшими каплями воды, разводами грязных пальцев, и где-то далеко наши отражения.