Вера Скоробогатова - На пути в Иерусалим

Человек гордый, надменный и по-своему жестокий, он ненавидел иудеев и был ненавидим ими. Он не страдал ни малодушием, ни трусостью, от дипломатии был далек, и свои мысли высказывал прямо. Эта неподходящая для прислужника черта едва не стоила ему работы: израильские туристы пожаловались хозяину отеля.

Бассем Скоури пережил тридцать шесть условных разливов Нила. Открытый, по-своему добрый и сказочно богатый, самодостаточный и проницательный, он много путешествовал по миру, а в перерывах играл с сыновьями в футбол на собственном стадионе. Все предки хозяина были мусульманами. Но Бассем, хорошо образованный и открытый разным культурам, в том числе и еврейской, без стеснения провозглашал себя атеистом. Он был уверен, что вправе устанавливать на земле собственные порядки. Жить так, как нравится и кажется верным. И никто не смел открыто его порицать.

– Я не верю в Бога, – с гордостью говорил он всем встречным. – Я – просто человечное существо.

За спиной Бассема люди, исказив его речи, судачили, будто он сочувствует иудейству. Этот слушок не ускользнул от максималиста Эззата. Когда среди рабочего дня хозяин вызвал его к себе, намереваясь вещать об оскорблении еврейских туристов, воинственный Абду Эль-Вакил прошипел: «Предатель!» Но, войдя в широкий, роскошно отделанный темным деревом кабинет Бассема, почтительно пригнул голову и поспешил сердечно извиниться. Побожился, что уважаемые гости неправильно его поняли. А он, в свою очередь, не собирался затрагивать щекотливые темы, просто случайная глупая шутка с языка сорвалась. Он искренне уважает евреев и желает им дальнейшего процветания. Пусть бережет их богиня-кошка Баст! Абду Эль-Вакил и на колени бы встал, если б Скоури этого ожидал, но Бассем лишь внимательно всматривался в хитрое лицо потупившегося уборщика, стараясь отгадать его скрытые мысли.

«Бедняки, в стремлении к благополучию, бывают коварными как никто, – полагал хозяин. – Этот – несомненный смутьян. Верить ему нельзя. Но он шустро и чисто убирает. Веселит иностранцев, как шут. Умеет угождать леди, и даже служит причиной их повторных приездов. Оставлю его пока».

Надменное сердце Эззата разрывал протест, и все же он предпочел унизиться, чем быть выгнанным из «Золотого корсака». В родной нильской деревне его зарплату ждали мать и пятеро младших братьев, а жизнь в Эль-Гуне, видевшаяся крестьянскому сыну богемной, затянула навсегда. Иной он уже не представлял для себя. Казалось, это – потолок: мечтать больше не о чем. Разве что о белой, богатой жене из Европы? Даже ее мог однажды подарить шикарный отель. Поэтому, презираемый Абду Эль-Вакилом, не поклонявшийся Аллаху, хозяин «Золотого корсака» был для него почти богом. Бассем владел судьбами своих работников. Быть уволенным с дурной славой означало скитаться в поисках новой работы, и ничего достойного не найти. Жизнь если не разобьется, то станет беспросветной.

Хозяин простил мятежного работника до первого замечания, и тот понурый, словно избитый, вернулся на пляж.

– За что ты ругаешь евреев? – спросила изумленная Аня. После ее рождения ярые антисемиты в России уже не встречались, и девушка не задумывалась о мировоззрении и судьбе этого народа. Читая о Холокосте, о притеснениях евреев в прошлом, она не раз спрашивала у старших, почему это происходило, но вразумительного ответа не получила. «Видимо, сами не знают», – заключила она.

– О, прекрасная Ана! Зачем тебе это? Твои уши должны слышать только музыку и шум волн! Но, раз ты спросила, я объясню: я ненавижу фанатизм иудеев! И я чувствую их неприязнь к победителям! – стараясь говорить спокойно, процедил Эззат Абду Эль-Вакил. – Пойми: хорошо верить в Бога, да! Но плохо думать, будто Бог возлюбил лишь один народ на земле, а все остальные народы Он проклял! Вот где корень зла! Другие народы сионисты считают животными, которых можно обманывать, обкрадывать, убивать. Стирать с лица земли! Так написано у них в Торе. Коммунистические партии всех государств боролись с сионизмом. Но евреи коммунизм уничтожили! И теперь никто не помогает Египту.

«Ого, – подумала Анчутка, беззаботно плюхаясь на мягкий полосатый матрас. – Ничего себе заботы у арабского мусорщика…»

Она сладко потянулась в лежаке, улыбаясь взволнованному смутьяну. «Как все сложно на нашей планете! И кому это надо? И зачем эти споры? Делать им всем нечего!»

Тотчас забыв об Эззате и его бунте, Аннушка задремала.

Теплый соленый ветерок приятно обдувал ее стройное тело. Едва касаясь, Эззат Абду Эль-Вакил перебирал пальцы нежившейся на солнце Анчутки, чтобы та открыла синие глаза, и он мог вновь заглянуть в них. Большие сильные руки, быстрая походка, легкая кривизна ног, волнистое смыкание крупных губ и чуть вытянутые вверх уши напомнили ей потерянную любовь – латыша Друвиса. Показалось родным задорное сияние темно-зеленых глаз. И профиль с крупным, чуть изогнутым, сильно выдающимся носом. С прямым высоким лбом. Хотя Эззат был меньше ростом, и его смуглое потное тело матово поблескивало на солнце, подобно старинному бутылочному стеклу, а бледный рижанин остался в памяти аккуратным и вечно мерзнущим, роковое сходство зажгло в ней интерес к темнокожему прислужнику из бедной деревни. «Латыш», – в шутку прозвала Анна сновавшего рядом араба. Тот, узнав об этом, нахмурился:

– Латышь? Ноу. Я – Эззат Абду Эль-Вакил!

– Абду. что? – запнулась она, впервые столкнувшись с арабской фамилией.

Эззат с укоризной пояснил:

– Это значит «принадлежит богу».

Девушка уже не скучала по «латышскому папе». «Друвис здесь ни при чем, – убеждала она себя, провожая Эззата млеющим взглядом. – Типаж необычайно красив! У них разный цвет кожи и глаз, но схожи лица и телосложение. Поистине, у этих мужчин одни и те же прапредки! Недаром историки шушукаются о том, что в Прибалтике сохранились чистые потомки древних египтян. Именно такие ребята, как Друвис, основали государство Египет! Это они были высокими синеокими богами, принесшими мудрость! А шоколадные пупсики, как Эззат, получились после покорения долины Нила арабами».

Разглядывая египтянина как чудо природы, Аня впервые за год или два искренне улыбалась. Но самолюбивому и мнительному Эззату привиделась насмешка в ее глазах.

Он потребовал ответа:

– Что смешного?

Однако Аниных объяснений араб не понял. Слова иностранки слились для него в неразборчиво-сладкую мелодию.

– Я – не копт, я – мусульманин, – гордо провозгласил он.

Аня встряхнула головой, откинув волосы, и шутливо развела руками:

– А порода берет свое!

Эззат Абду Эль-Вакил исподлобья глядел на раздетую белокурую туристку и не знал, как относиться к ее болтовне. Подозревать эту девушку в намерении его оскорбить было нелепо. На всякий случай он погрозил ей пальцем: «Ты – хулиган!» Потом сел на край лежака, у ее ног, и залюбовался небывалой заморской красой, уставившись на Аню давно знакомыми, ей казалось, глазами, внезапно поменявшими цвет. Она смутилась, и спросила, чеканя английские слова, первое, что пришло в голову: