Вера Скоробогатова - На пути в Иерусалим

– Каких животных едят в Египте? Бык? Курица?

Араб кивнул.

– Дельфин? Лиса? – пошутила она.

Эззат осклабился и вновь погрозил ей пальцем:

– Но, но! Лиса – это я! Лисий мех даёт благосклонность богов. – Он задрал рабочую рубаху, оголяя широкую грудь и крепкий, чуть выпуклый живот. – Потрогай мех, и мой тотем будет беречь тебя!

Неожиданно робость Анчутки исчезла, испепеленная мгновенным сближением. Она игриво взлохматила мягкие заросли волос на теле Эззата. Он схватил ее руку и крепко прижал к сердцу:

– Теперь ты – наша…

В тот миг Аня ощутила фатальное влечение к египтянину.

– Песчаный лис знает, что происходит за тысячи километров, – прошептал он ей на ухо, касаясь губами светлого локона. – Когда ты уедешь, я буду видеть всё, что ты делаешь дома.

Это была игра, но по Аниной спине побежали мурашки. Ей вспомнился рассказ вертлявого, пучеглазого гида: «Египетский тотемизм не исчез, нет! – Он перешел в жития святых…»

Теперь Аннушка утонула в глубоких, обжигавших страстью глазах Эззата, и ей чудилось: пропасть между ними не велика. Вся неодолимая разница религий, образования, уклада жизни и цвета кожи сжалась в крошечный песчаный холм под ногами, и рассыпалась от дуновения ветра.

Аня была больна долгое время, но, наконец, поправилась. Вместе со здоровьем к ней вернулась красота, засветилась новым очарованием. В лице девушки начала сквозить особая прелесть, привнесенная познанием душевных глубин. Взгляд наполнился новой страстью к жизни. Она мало изменилась, но в сердце этой чаровницы, еще вчера отрешенной от мира, сегодня будто вселился эльф. Соленые волны беспечно лобызали ее обнаженные бледные щиколотки, уставшие от холода. Девушке хотелось летать и петь. «Я навеки останусь в этих мгновениях!» – щебетала она, восторженно кружась по пляжу. Ослепительное африканское солнце рассеяло ядовитые тени, оставив ее ясной и чистой.

Отъезд домой показался Аннушке небылицей.

Красное море, прохладное и беспокойное, щедро бросало на берег диковинных моллюсков. Цветные раковины, изогнутые, как башенки крема на пирожных, пестрели длинными шипами. Аня заглядывала внутрь, и серые скользкие существа вжимались в извилины панцирей. Оглядывая ее полуобнаженную, слегка пополневшую от обильной вкусной еды фигуру, Эззат Абду Эль-Вакил тяжко вздыхал:

– Ты очень красивая

– И ты красивый! – Девушка любовалась арабом, уже не сравнивая его с Друвисом, забыв о предубеждении против расы. На континенте, где большая часть людей обладает темной кожей, она вдруг показалась себе ненормально белой и подспудно захотела перекрасить волосы в черный цвет. Смуглый, остроумный Эззат словно заворожил Анчутку. Если его не оказывалось рядом, девушка лелеяла в мечтах его образ и не переставала думать о нем, ища глазами крепкого мужчину в белой одежде. Они тонули во взглядах друг друга. Каждый пытался приоткрыть тайну, что скрывается в душе чуждого, но симпатичного существа?

После рукопожатий в ладони Ани появлялись конфеты и безымянные флаконы духов. Она жевала незнакомые сласти и с упоением наслаждалась благоуханьями: сладковато-нежными и летучими, будто счастье. Они не походили на те, что продавались в туристических магазинах, и дышали загадками старины.

«Фокусник-волшебник», – благодарно улыбалась она, и сердце переполнялось нежностью. Еще никто вот так просто не дарил ей подарков.

Как всякая девушка, Аннушка обожала новые фотоснимки. Принимая кокетливые позы и меняя наряды, она позировала Эззату на морском ветру. После чего египтянин ревниво укрывал ее оранжевым парео от чужих глаз. Анна не противилась, ей нравилось, что ловкие сильные руки плотно оборачивают ее тело тонкой тканью поверх открытого красного купальника и затягивают узлы на талии. В торопливых, несмелых прикосновениях она усматривала заботу о себе. Пляжные торговцы завлекали Анчутку в лавки, – чтобы показать ей товары и познакомиться. Но Эззат с сознанием своего права зло и долго кричал на них по-арабски. Те менялись в лице и отходили.

– Что ты сказал им? – робко интересовалась Анюта, а он, насупившись, коротко отвечал:

– Что ты – моя женщина.

Для араба эпохальны прикосновения, а для россиянки много значат слова. Ревнивые заявления египтянина уже казались Ане предвестниками свадьбы, и девушку захлестывала радость. Измученная потерями душа жаждала покровительственного к себе отношения. В душе Анчутке давно хотелось замуж хоть за кого-нибудь, кто еще не имел детей и был способен о ней позаботиться. Эззат взирал на Аню и не говорил о чувствах. Но однажды вечером позвал ее на уединенный каменистый мыс, к кромке неспокойного моря, где под грохот разбивавшихся волн прошептал:

– Я люблю тебя, Ана. А ты?

Для осознания любви Ане требовалось время. Но, видя, как лицо Эззата заливает темный румянец, она ответила быстро и искренне:

– Я тоже люблю тебя. Очень-очень.

Чувство, внезапное и необоримое, овладело ей уже в первую встречу. Однако теперь, когда пришлось в нем признаться, колени Аннушки задрожали, а мысли сбились: «Рассудок плавится… Любовь? – О, нет! От неё столько проблем.»

Эззат Абду Эль-Вакил доверчиво продолжал:

– Ты прекраснее луны, девушка моей мечты. Ты – хабибти*. Я безумно счастлив, что встретил тебя.

«О, Боже, – подумала Аня. – Он говорит, и в моей испепеленной душе расцветают розы. Каждое слово уносит меня всё дальше в открытый космос. Ах, если б этот сказочный миг замкнуть в хрустальный флакон, как духи! Чтобы он не ушел в прошлое, не померк… Чтобы в любую минуту я могла вытащить пробку, и вновь очутиться на берегу Красного моря, с этим славным арабом.»

Эззат Абду Эль-Вакил звал Аннушку на ночные прогулки, но она не выходила, боясь вновь потерять себя в бездне страсти. Память о дне Ивана Купала все еще страшила ее.

Аня корила себя: «Если бы я оттолкнула Друвиса на лесной скамье, то избегла б несчастий, которые случились потом. Его любовь не стоила боли и унижений, которые я изведала после разрыва. Больше я не попадусь в ловушку мужчины. Всему виной стала моя неприкаянность. – Анна представляла себя со стороны. – Я была, как нищенка у проходных дверей, или голодная собака. Могла сходу привязаться к первому встречному. Потому, что отвергала саму себя, боялась внутренней пустоты. Больше этому не бывать. Теперь, если любовь, то только ради самой любви. Я не позволю страсти меня запутать».

После ужина девушка запиралась в просторном номере: ухаживала за длинными, непослушными волосами и покрасневшей на солнце кожей, делала маникюр. Она любовалась с балкона огромной африканской луной и напевала любимые с детства руны: «.Ты сойди, луна, на землю, чтобы кантеле послушать. Я тебя укрою в погреб, словно Похъёлы хозяйка! Будешь ты навек моею…»