Леонид Колос - Зачистка

Бабушка хоть и расстилала для себя узкую железную кровать, которая стояла в большой комнате у окна, но спала лишь урывками. Днем она шла на работу. Отец и дядя Витя подменяли бабушку, когда она уходила. Сережа слышал, как она сказала им, что рада, что они приехали. А то она весь свой отпуск израсходовала. А отпуск по уходу, поскольку они приехали, брать не будет. Когда бабушка приходила с работы, но отец или дядя Витя были в комнате у дедушки, она ложилась на черный диван и отсыпалась. И ей было не до Сережи. Отцу и дяде Вите тоже. Они подолгу о чем-то, говорили на кухне. Сережа впервые увидел отца курящим. На кухне бабушка позволяла сыновьям вытянуть пару папирос. А дедушке в куреве отказали. Сережа любил, когда после папиного курения проветривали кухню, и открывали форточку. Со свежим воздухом влетали звуки внешнего мира. Кухня выходила окном во двор. Из окна можно было смотреть на покрытые снегом ветви высоких берез. А если стать на стул, прикоснуться лбом к стеклу и посмотреть вниз, можно было увидеть край заснеженного двора. Там играли мальчишки. Ни березам, ни мальчишкам не было до Сережи никакого дела. Мальчишки даже не подозревали о его существовании. Этот заснеженный город не знал о его существовании. Его во двор не пускали. У мальчишек были валенки, а его пальто и ботинки оказались не по здешним холодам.

И снова ее слова прозвучали как приговор. Сережа не знал, куда ему приткнуться. Из-за холода окна в комнатах были плотно закрыты, и щели законопачены ватой. Открывалась только форточка. С улицы днем шел мягкий однотонный свет, свет заснеженного города. Стекла мороз расписал диковинными, замысловатыми узорами, какие Сережа видел до того только на новогодних открытках. Он привык к другой зиме, почти без снега, когда в окна светит хоть не жаркое, но яркое южное солнце, и на стекла ложится не морозный узор, а тонкие арабески, тени голых веток акаций и каштанов.

Ни детских игр, ни книг для детей у бабушки не было. Сережа от скуки выходил в коридор и подолгу разглядывал золотые якоря на черной морской шинели дяди Вити. Больше в квартире не было ничего интересного. Можно еще разглядывать посуду в горке и книги из книжного шкафа. Книг было много, но это были книги для взрослых. Попадались, Сережа уже понимал, нерусские книги. В некоторых встречались странные картинки. Папа сказал, что это бабушкины книги по медицине. Но в самом углу нижней полки Сережа раскопал две, ни на что не похожие, совершенно диковинные. Буквы на темно-синей обложке с золотым тиснением казались чудными колдовскими значками. Страницы книг чистые и гладкие, добавляли странности, так как, сразу было видно, что открывали их редко, если открывали вообще. Самое странное, Сережа, впервые видевший такие значки, полистав странные книги, сообразил, что они сшиты задом наперед, и догадался, что наткнулся на след какого-то загадочного, непонятного задомнапередного мира. Отец от его расспросов только отмахнулся. Тогда Сережа показал странную книгу бабушке.

Но заниматься введением в курс дела папе было, как видно, недосуг. Все были заняты дедушкой. И, Сережин интерес к загадочным книгам скоро иссяк. Прошла неделя и бабушка сказала.

На следующий день Сережа увидел дедушку. Прежде в дедушкину комнату ему заходить запрещали, он видел только край его головы, на большой мятой подушке. А в этот день дедушка стоял у кровати во весь рост: высокий, худой, бледный, с седой бородкой.

Дедушка пошел на поправку, и даже шутил с внуком, непривычно величая его Сергеем Львовичем. Сережин отец собрался домой. Он не мог долго оставаться. Дядя Витя,долговязый, как дедушка, ежился и переминался с ноги на ногу, стоя на промерзшем перроне. На прощанье он открепил от шинели якорь и подарил Сереже. И пообещал приехать к ним на юг летом. В поезде Сережа спросил:

– В какой курс? – отец уже все забыл.

– Помнишь, ты бабушке обещал?

Слова курс дела звучали очень по-взрослому. Сережа ждал, когда ему объяснят, что там за курс дела такой. Но отец молчал и долго смотрел на плывущие за окном заснеженные поля. Поезд шел на юг. И когда они проснулись следующим утром, в окно били яркие лучи солнца. Пусть, пока зимнего. Но в купе на Сережиной кровати стало тепло и уютно. А оставленный в заснеженном прошлом незнакомый холодный город, березы в снегу, издерганная уставшая бабушка, которая умеет делать уколы, дедушка в пижаме, черная дядина шинель с якорями, причудливая посуда и загадочные книги, – все это в лучах солнца с каждым часом, с каждым километром, приближавшим Сережу к дому, тускнело в его памяти.

Под южным солнцем далекие образы белого заснеженного города, бабушки и дедушки выгорели, потускнели. Огромное пространство разделило их. Только поздравительные открытки, которые были поначалу сущим наказанием, но которым не страшны расстояния, оставались тонкой цепочкой между Сережей и бабушкой с дедушкой. На открытках он учился писать. И бабушка с дедушкой видели, как от праздника к празднику становится его почерк и улучшается язык. От бабушки и дедушки тоже приходили и поздравительные открытки, и длинные письма. Но письма были для папы, не для него. И Сережа убедился в мысли, что бабушкин мир, это скучная сторона мира взрослых. Она, без картинок, и она не для него. Письма приходили, а сами дедушка с бабушкой так и не приехали в гости. Как объяснял Сереже отец, у них много работы. А Сережа по ним не скучал. И папа, когда ездил туда, его с собой не брал.

Праздников хватало: ноябрьские, майские, Новый год. А на Восьмое марта он писал персонально бабушке. Писал открытки, пребывая в благом неведении, не задумываясь и, следовательно, не сомневаясь, что бабушка, как и все вокруг, и он сам – плоть и кровь русского мира, русского пространства. С его привычными праздниками, с белобородым дедом Морозом, с тремя богатырями в степи, с Аленушкой над прудом. Известием, подобным ушату воды, что бабушка Маша, не русская, а еврейка, Сережу огорошили соседи по подъезду, когда ему было лет девять – десять. Соседи помнили бабушку. Она когда-то, когда Сережи еще и на свете не было, оказывается, жила в этом городе. Работала врачом. Занесло на несколько лет после войны. А потом уехала.

О евреях он к тому времени знал мало. Город ему казался русским. Он знал что, в принципе, такие существуют. Где-то в неизвестности. И что они нехорошие. В школе про евреев не учили. Но, как говорится, незнание не освобождает от ответственности. Новость, мягко говоря, его не обрадовала. От бабушки Маши он такого подарочка не ожидал. А он в поздравительных открытках еще приписывал приглашение приехать. Вот тебе бабушка и Юрьев день. Он помнил ее строгой и неулыбчивой. А последняя новость не добавила любви к бабушке.