Геннадий Перминов - Медальон

Последние две недели, а точнее, с того самого дня, как его поместили в областной дом инвалидов войны, ему еженощно снился этот сон.

– Когда же все это закончится?! – горестно прошептал он и, судорожно извиваясь, с помощью рук подполз к плотно прикрытой двери. – Каждую ночь одно и то же!

Он просунул пальцы под дверь и, распахнув её, позвал:

– Сестра! Сестра!

Через некоторое время появилась заспанная и взлохмаченная санитарка Валентина, которая, несмотря на то, что была глубокая ночь и в помещение стояла оглушительная тишина, запричитала:

– Господи! Ну что ты, как неваляшка, каждую ноченьку кувыркаешься! И как я тебя поднимать буду, такого бугая?! Пойду, дежурную медсестру позову, да охранника! О-хо-хо! – возмущенно вздыхая и громко позевывая, она не спеша зашоркала стоптанными тапками. – И откуда ты взялся на мою головушку?! Как мое дежурство – так и знай, навернётся!

Однако прошло немало времени, когда вновь послышались приближающиеся шаги и сильные руки водрузили изрядно замерзшего на холодном линолеуме Ивана Матвеевича на кровать.

– Вы уж простите меня, родненькие! – чувствуя себя крайне неловко, бормотал старик, плотнее укутываясь в одеяло. – Одни хлопоты от мен!

Санитарка неопределенно хмыкнула и вышла, а охранник задержался у двери и небрежно бросил через плечо:

– Еще раз упадёшь – привяжу! – и, плотно прикрыв за собой дверь, зашагал по коридору.

Иван Матвеевич тяжело вздохнул, поняв, что теперь он ни за что не уснёт, и принялся разглядывать блики света от фар проезжавших машин, которые плавно скользили по стенам и потолку.

«За что, за какие грехи меня поместили в этот приют? – угрюмо спрашивал он себя. – Всю жизнь по совести, по справедливости, а тут!», – он прикрыл глаза и незаметно провалился в странный полусон, явственно вспоминая и осязая полузабытые картинки прошлой, прошедшей жизни.

После страшного взрыва, который напрочь перечеркнул жизнь тринадцатилетнего пацана, его притащили в полковой медсанбат бойцы похоронной команды, которые после танкового прорыва зачищали гитлеровские окопы от трупов наших и немецких солдат.

– Как он кровью не истек? – удивленно спросил уставший и измотанный врач у суетившейся рядом медсестры. – Немедленная перевязка и подготовь необходимые инструменты для ампутации, – приказал он своей помощнице и, выйдя из избы, где расположилась медсанчасть, дрожащими пальцами закурил папиросу.

– У меня все готово! – крикнула женщина через некоторое время в распахнутую настежь дверь. Когда врач в перепачканном кровью халате вошел в помещение, медсестра уже закончила перевязку правой культи и теперь, подготовив к ампутации левую ногу, очищала кровяные подтеки с лица парня.

– Батюшки! – тихо произнесла она. – У него еще и глаза нет, – женщина ватным тампоном осторожно вытерла багровые сгустки вокруг пустой глазницы. – Как жить-то дальше будешь, сынок?

– Приступаем, – врач удрученно покачал головой и, натянув резиновые перчатки, точным движением перерезал сухожилия на левой ноге. Затем хирург очистил место ампутации от многочисленных костных осколков и отбросил скальпель в сторону.

– Готово, – стараясь не глядеть на детское личико пациента, доктор злобно выругался и коротко бросил:

– Зашивай и готовь к отправке в тыл! Сейчас подойдет машина, и сразу отправим парня!

– Господи, дай этому ребенку счастья в жизни! – медсестра, не в силах сдержать слёзы, туго забинтовала левую культю и украдкой перекрестила паренька.

– Насчет Господа не знаю! – мрачно отозвался доктор. – А вот, чтобы его живым до госпиталя довезли, тут ему удача действительно не помешает! Хотя… Организм молодой, может и выдержит, – он быстро заполнил необходимые в таких случаях формуляры и, выйдя на улицу, принялся руководить погрузкой раненых.

Всего этого Ванька, нынешний Иван Матвеевич, естественно, не помнил, но это было… А теперь перед ним проносились совсем другие видения.

Находясь в расплывавшейся полудреме, Иван Матвеевич ощутил явственное прикосновение маминых, теплых, родных и пахнущих пирогами, рук, которыми она поправляла сползавшую подушку. А ещё глаза… Добрые и усталые глаза мамы, самого родного человека в мире. Странно, но Иван Матвеевич не помнил её лицо, а только глаза и руки.

А затем, перед его колеблющимися сновидениями внезапно возник тыловой госпиталь, куда его, забинтованного, как куклу, привезли после ранения. Как он с трудом раскрыл единственный глаз и с недоумением оглядел кучку строгих, незнакомых людей в белых халатах, которые, обступив его, что-то бурно обсуждали.

«Я живой! – молнией блеснуло в голове.

– Как тебя зовут, мальчик? – приглушенно, как будто издалека, расслышал он.

– Ванька я… Петров… И деревня наша Петровкой прозывается, – с трудом разжимая онемевшие губы, просипел он.

– А родители у тебя живы? – настойчиво спросил его тот же резкий и скрипучий голос.

– Мамка с сеструхой… – он на секунду замешкался, а потом неуверенно добавил, – нет, кажись три сеструхи… Куда-то их увезли, – он закрыл глаза и из-под перевязки на голове потекли струйки пота. – И папка еще был… вроде как…

– Как ты себя чувствуешь, герой? – не унимался едва различимый собеседник.

– Здеся вот больно, и режет, прям спасу нет! – Ванька потянулся к паху, чувствуя, что на него накатывает приятная невесомость.

– Хватит, Василий Семенович! – послышался ещё один голос. – Он теряет сознание!

– Картина, в общем-то, ясна, – спокойно и флегматично отозвался тот, кого величали Василием Семеновичем. – Ампутация ног, хотя он этого еще не знает, потеря одного глаза вкупе с сильнейшей контузией и частичной потерей памяти! – констатировал врач. – Остальное диагностируем при более тщательном осмотре. Тяжелый случай, коллеги, который в очередной раз подтверждает мою гипотезу о невероятной живучести организма. Здесь, в прифронтовых условиях, мы вряд ли что сможем сделать. Приведем паренька в транспортабельное состояние и дальше, в тыл!

Внезапно главный врач склонился над Ванькой и, взяв в руки блеснувший медальончик, висевший на груди парня, расстегнул его.

– А это еще что такое? – он с изумлением рассматривал два довоенных снимка, вмонтированных в обе стороны створок. – Мать, наверное, – неуверенно протянул врач. – А почему две фотографии?

Неожиданно паренёк широко распахнул единственный глаз и, обведя присутствовавших безумным взглядом, вцепился в руку доктора.

– Не трожь! – с яростным сипением выдавил он. – Это моё!

– Успокойся, голубчик! – доктор с немалым трудом разжал Ванькины побелевшие пальцы и отступил на шаг. – Конечно, твоё. Успокойся! – с нажимом повторил он.