Gerda - Питер. Дневник

За игрой в «личности» и разговорами всех потихоньку сморило. Мне же сон казался кощунством, и я довольно долго с ним боролась. Слушала музыку, встречала огни, застала момент, когда мы проезжали Москву, но в итоге и меня прибило к подушке. Намертво, но ненадолго.

Утро застало нас на станции «Бологое». Как гласила табличка, это было где-то чуть не в аккурат между Питером и Москвой. Умывшись, приведя себя, насколько это возможно, в порядок, мы, всё ещё сонные, потянулись гуськом с роллтоновскими пюрешечками, купленными где-то ночью на будущее на промежуточной станции, к кипятку. Припасённые на утро полторашки кваса и воды осушили – даже не заметили. Те из нас, кто уже был в северной столице, ждали появления за окном зелёного сплошного забора, тянувшегося вплоть до точки прибытия. Умка (нужно упомянуть, что Умка в этот раз у нас была своя, в миру звавшаяся Мариной) завязала дружбу с парнишкой, чьё имя я не разобрала и потому называла на японский манер Димасяо-сан. Он ехал с бабушкой, у них были боковые места, что не мешало юному отпрыску бродить по всему вагону, объединяя (сам того не зная) людей и повышая им настроение. Умка всё же была центром его внимания. Они во что-то играли и разговаривали о чём-то, не всегда понятном остальным.

– Ты умеешь читать и писать? – спрашивает его Умка.

– Нет. Бабушка умеет. А я мужик. Я буду мужицкие дела делать.

– А кем хочешь стать, когда вырастешь?

– Великаном.

Отпоившись в конце концов кофе, мы затеяли игру в «шляпу». Суть была в том, чтобы за минимум времени объяснять друг другу слова, предварительно написанные на бумажках, сложенных в красную Выпину кепку. Слова были разные, но в первом коне отчётливо запомнились «безысходность», «боль» и «тлен», а во втором – «наручники», «клей», «наркоман», «раб» и «прыщ», написанные в основном Жуком, что стало предлогом для проявления иронично-серьезного беспокойства. Играли командами, менялись. И так всё это было увлекательно и весело, что пару раз мне даже случилось плакать от смеха. Жаль, что такое времяпрепровождение почему-то чаще практикуется в пути с целью убить время и реже вспоминается за будними послеработними пивными посиделками. Вообще всё самое лучшее происходит в пути. У меня есть пара мыслей на этот счёт. Думаю, мы становимся более расслабленными и свободными, когда наша потребность в движении вперёд весьма удовлетворяется пейзажем, проносящимся мимо в обратном направлении. Человечество сделало огромный прорыв, когда изобрело машины, позволяющие двигаться, не поднимая жопы с сиденья.

–||—

Последние часы прошли в ожидании. Скорее даже в волнительном предвкушении. Наконец, поезд начал тормозить, и первое, что я увидела и запомнила, – это невероятные громадные облака, волной нависшие над горизонтом, будто пыль, взметенная от взрыва. Там сам Бог уронил кулак на гору манны небесной. Поезд остановился. Остановилось всё. Собака, застывшая в своей позе у забора, женщина, читающая что-то по ту сторону окна привокзального здания. Стало даже как-то не по себе. Ощущение продлилось недолго. Как только открыли двери, все тут же снялись со своих мест и, толкаясь друг за другом, гурьбой потянулись к выходу на перрон.

Нас должны были встречать рыжая девушка, парень и длинноногая блондинка. Рыжая девушка должна была отвезти нас на вписку, а парень и блондинка были друзьями Умки. Их мы увидели сразу, они забрали у нас Умку и увели в неизвестном направлении. Нашей же рыжей девушки нигде не было, её телефона и номера Паяльника (хозяина вписки) – тоже. Отойдя в сторонку, Выпь пыталась раздобыть чьи-нибудь контакты. Мы с Жуком закурили. Была свободная минута, чтобы отдышаться и оглядеться. В переулке, ведущем с перрона, среди многочисленных ларьков с сувенирами и салонов сотовой связи между шавермой и пельменной втиснулся музей шоколада. То есть, мы ещё не успели зайти в город, а один музей уже нашли.

Наконец, Выпь раздобыла номер Паяльника и узнала, почему нас никто не встретил. Перепутали время. Подрагивая под сквозным питерским ветром, мы вышли на площадь Восстания. Не помню, что за чувства роились вперемешку с ветром в моей голове, возможно, и сейчас не понимаю, но это был Питер. Это определённо был Питер: высокие здания, пёстрые люди на самокатах, влажный холодный воздух и завораживающие великолепные облака. Зачем-то мы наворачивали круги вокруг площади: Выпь, видимо, выясняла, где и как нам пересечься с Юлей – рыжей девушкой Паяльника. В руках у нас, помимо вещей, были пакеты с недоеденным и недопитым в поезде. Мы зашли во двор, пройдя обросшими строительными лесами проулками, остановились у питерской помойки. Вот она, ниферская природа: приехали в Питер и первым делом забились в самую глубокую дыру, какую только нашли. Там же раздобыли табуретку, разложили на ней еду. Выпь всё ещё не отлипла от телефона, я тоже позвонила бабушке, «доложила», что доехали. Я могла быть где угодно и что угодно делать (лазать по горам, сплавляться по бурным порожистым рекам, стопить ночью на пустынной трассе машины), главное – не забыть при этом позвонить бабушке.

Мы допивали «сиську» пива в обычном питерском дворе, среди стен с высокими окнами, рядом с питерской помойкой. Естественно, я не могла это не заснять. На моей шее болталась камера, ремешком которой я порядком натёрла себе кожу. Первый местный, которого мы встретили, был питерским бомжом или, как мы позже узнали, – «неаккуратным». Именно так питерцы называют бомжей. Мужчина спросил, не хочу ли я выбросить свой фотоаппарат на помойку, чтобы он смог его подобрать. Поинтересовался, что за матрица и сколько в нём мегапикселей. Вежливо попрощался и ушёл. Я удивлённо посмотрела на Жука. От понимания, что только что у меня интеллигентно пытались отжать камеру, мы обе прыснули. Забавное первое знакомство с местными обитателями. После мимо нас прошёл парень. Увидев, как Жук аккуратно выбрасывает маленький бычок в огромный контейнер, он усмехнулся и сказал: «Культурная, не то, что я», – болтнул в знак приветствия банкой пива. Этот город нравился мне всё больше и больше. Следом – компания молодых людей, шумно и весело переговаривающихся между собой, так, что пока мы были в поле их видимости, тоже невольно стали участниками задорной перепалки. «Если все люди здесь такие, то я хочу сюда переехать», – сказала я вслух. Мы были в Питере чуть меньше часа.

–||—

На станции Чкаловская нас встретила Юля и повела в квартиру. Где-то тут же на этой улице жил кто-то ещё из наших тамбовских. Сразу создалось впечатление, что, в общем-то, какая разница, куда приезжать, – везде всё равно свои. Юля открыла домофон (вход с улицы), и мы вошли в парадную (так тут называют подъезд). Лифт был прилеплен к зданию снаружи, со стороны двора, отчего сквозь дверцы пробивался дневной свет, и казалось, что сейчас перед нами откроются ворота в рай, а не в кабину метр на метр. Порциями доехали до последнего этажа (лифт на автоматике отказывался брать лишний вес). Можно было бы дойти пешком – ступеньки низкие, но груз вещей и дорожной усталости обленил нас до уровня коал. Поспать бы сейчас часов двадцать. На лестничной площадке перед входом в коммуналку стояли скамейка и пепельница. Мы с Жуком сразу оценили уют этого места и переглянулись – мол, да, иначе и быть не могло. Квартира состояла из нескольких комнат с жильцами, общей кухни, душевой кабинки и туалета. Наша вписка была в конце длинного коридора, к стене которого были прислонены велосипеды и другие вещи, о которые мы не раз после натыкались в темноте, пытаясь на ощупь пройти к своей двери. Внутри было уютно и убрано. Мы разулись, сняли рюкзаки, Юля заварила чай. Расселись. Нам с Жуком поначалу было неловко, Выпь же этим, кажется, никогда не страдала. Решили, что пойдём прогуляться, а Паяльник с Юлей присоединятся к нам позже. Далеко идти особо не хотелось, но оказалось, что и поблизости есть кое-что интересное. «Камчатка» – так называется место, где Цой работал кочегаром. Дойти до него можно было за 20 минут. Мы взяли пива. Причём стоит упомянуть момент его покупки. Ещё в поезде Умка, которая какое-то время жила в Питере, рассказала нам о таком явлении, как «питерская глухота». Она постоянно недослышивала или недопонимала слова, что было одновременно забавно и странно. «Подождите, приедете в Питер, у вас тоже начнётся», – говорила она. Так вот, определившись, наконец, кто из нас что будет пить, мы пошли на кассу. Первой пробивалась я, у меня был литр «Оболоня» и сигареты. К слову, приступы паники, которые случались со мной в наших тамбовских гипермаркетах, на этот раз меня не беспокоили. Атмосфера была дружелюбной, народу мало, кассир улыбался. Следом шла Жучка. У неё была бутылка вина. Продавец что-то у неё спросил, что я не расслышала. Жук, видимо, тоже, переспросив: «Восемнадцать?» Не дожидаясь ответа кассира, полезла в сумку за паспортом. Кассир кивнул, заулыбался ещё сильнее. Следом шла тоже чем-то развеселившаяся Выпь. С паспортом наголо. Тут уже встряла и я, говорю: «А что же у меня не спросили? Я что, уже так старо выгляжу?» На что кассир уже откровенно начал смеяться, это меня не удивило – я же пошутила, а потом сказал, что все мы трое «подозрительные». В итоге Выпь вытолкала нас из магазина: «Пошли, – говорит, – сейчас я вам поясню». Идёт впереди и смеётся: «Он, – говорит, пытаясь унять смех, – у тебя, Жук, карточку спросил. Карту магазина». Мы же, прижатые суровыми тамбовскими законами, держим паспорт всегда поблизости, готовые тут же подтвердить, что нам есть восемнадцать и нам можно продать алкоголь. Здравствуй, питерская глухота. Ещё, говорит Выпь, если бомжей они называют «неаккуратные», то «подозрительные» у них, видимо, означает *банутые.