Екатерина Сереброва - В поисках

– Сам делал? Куда везешь?

– Угу, для церкви делал, туда и везу, – ответил Григорий. – Коли силы есть, поедешь со мной? Мне еще продуктов закупить, а там выгружать все это добро некому.

– Не вопрос, только подожди минуту.

Слава переодел футболку на белую, захватил куртку. Перстни всегда были при нем. Тяжелую обувь, недолго думая, сменил на кеды, предусмотрительно привезенные с собой.

Только у церкви, когда они с крестным все закупили, Пеструнов понял, что вот ему и придется зайти внутрь. Была-не была. Взяв лавку, он понес ее в храм. Где его и встретила, очевидно, та самая матушка Ольга, что умела быстро готовить. Она осмотрела Славу с ног до головы строгим взглядом. Пеструнов улыбался через силу – жутковато стало от ее пронизывающих глаз. Потом он воротился со следующей лавкой и с еще одной. А матушка не покидала своего наблюдательного поста.

– Что, боитесь, не только принесу, но и унесу чего-нибудь? – не удержался и сдерзил Слава.

– И в мыслях не было подозревать тебя в воровстве, юноша, – отозвалась та с достоинством. – А вот в невежестве твоем не ошиблась.

– Меня уже и кадилом обхаживали, и Сатаной обзывали, и вором – тоже, – сказал Слава едко. – А вы глядите так, словно намереваетесь сделать одно из трех.

– Каждый по себе судит, – развела руками матушка. – Но все происходит не без причины.

– Доброго дня, матушка, – в церковь вошел и Григорий.

Та благодушно кивнула ему и ушла.

– Ты ее удивил.

– Мягко сказано, – мрачно проговорил Слава, поглаживая себя за плечи.

Он хотел поскорее выйти, однако не сдержал любопытства и поднял голову, увидев прекрасные иконы, расписной потолок. Чувство тихого блаженства наполнило душу Славы. Когда Пеструнов засмотрелся на Иисуса, такая волна счастья накатила на него, что он надолго выпал из реальности.

Крестный тряс Славу за плечо, возвращая из грез.

– Слава, что с тобой? Ты плачешь?

Пеструнов провел пальцем по щекам. Он и вправду плакал. Но не от грусти.

– Все хорошо, – ответил Славка. – У нас все?

– Да, мне пора на работу возвращаться.

Они с Григорием вышли на улицу, где Слава вновь заметил Любу. Она разговаривала с двумя девочками помладше. Крестный оставил его, и Пеструнов незамедлительно приблизился к девчонкам.

– Привет, – с широкой улыбкой поздоровался он, вставая рядом и вальяжно опираясь о ворота.

Но Люба и не собиралась с ним говорить. Она усмехнулась, помахала девочкам и упорхнула. Слава, словно тянутый за веревочку, проследил за ней, не особо таясь, и добрался до внутреннего дворика церкви. Там был обустроен сад, огород. В клумбах распускались первые цветы. С ними и возился отец Борис. Любка устроилась рядом с ним. Пеструнов повздыхал и оставил их – что тут было поделать?

Тем временем, отец Борис пребывал в замешательстве. Бунт нуждающихся во время раздачи пищи напугал его. И к Вячеславу тоже пока не знал, как относиться – как к спасителю или смутьяну? Из равновесия священник был выведен, и ему было важно заняться тем, что успокоило бы его. Вот батюшка и устроился в саду. А потом вдруг заметил подле себя Любу – еще одну возмутительницу его спокойствия. Она взялась обрезать яблоню. Он старался не замечать ее, забыть те страшные слова, что выкрикнул девушке, и ему отчасти удавалось это. Хотя уже и не чувствовал раздражения от Любиного присутствия, да и она перестала быть навязывающейся. Словом, момента для извинений лучше и не найти.

– Простите мне мою грубость. Знаю, я должен был сказать это еще три недели назад…

– Я не злюсь и не обижаюсь на вас, батюшка, – ответила Люба.

– Нельзя было сравнивать вас с демоном, это недопустимо, – отчитывал сам себя отец Борис.

– Теперь и мне неловко, что вы извиняетесь. Будто я нарочно выпрашиваю, – значительно тише проговорила Люба.

– Но я действительно был неправ, – он осмелился посмотреть ей в глаза. И понял, что сильно заблуждался, напрасно считая ее блудницей.

– Я пришла помочь настоятельнице… – пролепетала Любовь. – Увидела вас и забылась.

– Вы пропустили, – он взял у нее из рук секатор, подцепляя веточку, и вдруг осознал, что только что коснулся кожи девушки.

– Я пойду… – Люба оставила его.

Отец Борис вконец смешался. Что-то происходило с ним в этом месяце, что-то совсем незнакомое.

Храм всегда был его защитой, всем его миром, которого хватало. Отец Борис не нуждался ни в друзьях, ни в любимой, ни в другом доме – у него был Господь. И вот внезапно этого стало мало. Та служба, на которой священник посмотрел на прихожан другими глазами, породила в нем червь сомнения. Чувство недостатка и пустоты, одиночества. Григорий частично помогал ему заполнить эту образовавшуюся дыру. Но никакие добрые дела, которые он выполнял все с растущим усердием, уже не приносили отцу Борису тихой радости бытия и спокойствия, как должно и как было раньше. День за днем пустота расширялась.

Сейчас ему отчего-то стало особенно тяжело оставаться на месте. Отец Борис отправился поискать Григория, который как раз должен был вернуться с работы. Однако далеко от церкви и не ушел, как натолкнулся на Тимура – одиннадцатилетнего мальчишку.

Отец Борис машинально коснулся его синяка.

– Подрался?

– Я не хотел, – шмыгнул носом Тимур, понуро опустив голову.

– Защищался?

– Защищал свою честь.

– Ты храбр и честен, открыт. Добрый малый, но тебе надо сделать усилие, чтобы сохранить это. Учиться защищаться не только кулаками, но и словом.

– Я не умею иначе.

– Приходи на занятия в воскресенье, не пропускай, Тимур. А после них на чай со мной. Договорились? Наши ребята никого не задирают.

– Ладно, батюшка, приду.

Глядя на шалопая Тимурку, отец Борис вспомнил о Славе, заскучал по нему. Но разыскивать не стал – парень до того вездесущий, что сам объявится. А пока стоило бы все-таки вернуться в храм, не искушать себя мирской жизнью, которой и так стало слишком много.

***

Прошло несколько дней, душевные мытарства на время улеглись. Пастырь проводил очередную проповедь – о роли добра и прощения, – когда среди прихожан заметил Вячеслава. Отец Борис знал, что этот юноша рано или поздно придет сюда. Еще тем утром, когда Слава ввалился к Григорию в полуадекватном состоянии в этих черепах и сатанинском наряде, священник уловил, что он небезнадежен. Отмыть, переодеть – это же наносное, поправимое. Пастырь, конечно, поостерегся и опешил, но после почувствовал, что Вячеслав – самый искренний из всех, кого отец Борис знал. Особенно после того, как тот вступился за него на площади во время раздачи еды. Слава, возможно, был одним из немногих, кто жил по совести и стремился к правильным вещам. И потому было важно, что он-таки пришел в церковь. Поймать нужный курс не каждому дано.