Михаил Артюшин - Аргентина

– Они сейчас там с отцом? – спросил он.

– Нет! Мы развелись. – Помолчав, добавила: – Через год, как приехали в Аргентину, я подала на развод!

– А что так? – машинально спросил он.

– Понимаешь! В Южной Америке нравы другие. Женщины очень доступны. Вот он и не выдержал! Живет рядом. Приезжает иногда. Деньги привозит. Женился на местной.

– А с кем они тогда? – удивился Максим.

– Пока я здесь, дома старший, Илья. Присматривает за младшими. Сергей в колледже учится. Вера в школу ходит. Илья работает.

– Ну, а ты там чем занимаешься?

– Домохозяйка я, Максим. Нас огород кормит.

Несколько минут они оба молчали. Она о чем-то задумалась. Незаметно вышли на Якиманку. Прошли мимо метро и французского посольства.

«Конечно! – про себя подумал он. – Она же выросла в деревне. Огородные дела для нее привычны и понятны!»

– У вас же там тепло, наверное, по два урожая вырастает? – спросил он, пытаясь продолжить беседу.

– Да, – ответила она, вздохнув, – имея участок, там можно прожить.

Они дошли до конца улицы и повернули обратно.

– Я сегодня дочке написала, что иду на встречу со своей юностью… Я тебя так любила! – добавила она после небольшой паузы.

– Ты мне тоже очень нравилась! – тихо сказал он, окунувшись в воспоминания далеких студенческих лет.

Это было на четвертом курсе. Она изменилась после летних каникул, превратившись из прилежной девочки в привлекательную девушку. Он невольно стал засматриваться на нее и заметил ее ответное к нему внимание. Осенью был ее день рождения, на который она пригласила всю группу. Вечером собрались в ее комнате, в углу первого этажа общежития, где она жила одна. Сидели долго. Пели песни. Он играл на гитаре. Помнится, что тогда много выпили. Потом, когда все ушли, они с Людмилой остались в комнате вдвоем. Целовались до утра. Дело чуть не дошло до физической близости, но в последний момент она, испугавшись этого, оттолкнула его. Максим, одевшись, ушел в свою комнату. На другой день в институте он заметил, как Людмила смутилась, увидев его. В течение дня она избегала общения с ним, сторонилась, очевидно, чтобы не дать повода подружкам по группе для пересудов. В последующие дни Людмила вела себя так, будто между ними ничего не было. Уделяла все время учебе.

Улица заметно опустела. Ветра почти не было. Лужи кое-где начинали покрываться легкой корочкой льда. Мокрый темный асфальт и ледяные блюдца на тротуаре отражали свет от фонарей и витрин.

– Мне пора на электричку, а то потом на перекладных будет сложно добираться, – устало сказала она. – Проводишь меня? До Ярославского.

– Конечно! Давай только осторожнее, а то скользко стало, – он крепче прижал ее руку.

Выйдя из метро, они забежали в здание вокзала. Купили в кассе билет. Оставалось еще минут десять до отправления электрички. Они отошли в сторону. В тусклом темно-синем свете вокзальных ламп он видел ее глаза. Она о чем-то сосредоточенно думала. Уставшие от долгой прогулки, они уже ни о чем больше не говорили.

– Мне пора! Когда будешь в Москве в следующий раз, позвони. Хорошо?

– Хорошо, – ответил он и отпустил ее руку.

Она шагнула к парящему белым туманом выходу. Полупрозрачные, испещренные царапинами от чемоданов вокзальные двери то и дело раскрывались и закрывались то внутрь, то наружу, вылетая на улицу от толчков снующих туда-сюда пассажиров.

Людмила придержала на секунду распахнувшееся тяжелое стеклянное полотно за металлическую ручку, обернулась к нему, улыбнулась и, подняв руку в прощальном жесте, шагнула в дверной проем на холодный, темный, ночной перрон.

Он позвонил через две недели, позвонил днем, чтобы заранее договориться о встрече.

– Привет! Я в Москве! Как дела? Увидимся?

– Нет, Максим, ты меня извини. Завтра наконец-то сделка по квартире. Цепочка очень сложная. Четыре человека завязаны. Не могу сегодня. Документы готовить надо. И завтра день сложный! Давай я тебе позвоню, когда с делами закончу.

Он согласился, но и на другой день она не позвонила. Вечером он улетел обратно. Так они больше и не увиделись.

Было раннее утро. В оставшиеся после сборов в дорогу три часа она так и не смогла заснуть. Накопившаяся усталость закрывала глаза, но пустые гулкие комнаты не давали уснуть, вызывая в памяти картины прожитых в этих стенах лет.

Щемящее чувство от расставания с родным домом, где каждая половица, окна, двери, стены помнили ее руки, где ее малыши вырастали и начинали делать первые шаги, никак не покидало и не отпускало ее встревоженное сердце.

«Все ли она правильно делала в своей жизни в последние годы? – спрашивала она себя, и не могла дать твердый убедительный на этот вопрос ответ. – Зачем? Зачем они уехали отсюда?» – и соглашалась с собой, что так было надо!

Такси она заказала еще с вечера. Прощаясь с квартирой, Людмила медленно обошла все комнаты. Здесь был их дом. Семейный очаг. Она ходила от окна к окну и подолгу смотрела сквозь морозные узоры в ночное московское небо, зябко кутаясь в шаль, рассматривала в темноте заснеженный пейзаж лесопарка, подсвеченный ночными фонарями.

«Надо собираться, – подумала она. – Такси должно скоро приехать».

В конце улицы появились два желтых огонька. Они постепенно увеличивались в размере и приближались к дому, выхватывая пучками света из темноты растущие с края лесного массива деревья. Вскоре желтая «Волга», с черными шашечками на дверях, остановилась у их подъезда, и зазвонил телефон: «Такси заказывали?»

– Да-да! – немного рассеянно ответила она. – Сейчас спускаюсь!

Уже надев шубку, проверив билеты и документы, она устало присела на диванчик в прихожей, на дорожку. Багажа с собой – одна сумка. «Все! Надо ехать! Господи, благослови!» Ключи от квартиры она с вечера передала новым хозяевам и, выходя, просто захлопнула дверь, оставив за ней все свое московское прошлое.

До Шереметьево доехали быстро. Шереметьевский зал в этот ранний час был необычно пуст. Ночные рейсы все прибыли, видимо, во время, и обычной суеты в зале прибытия не наблюдалось. На ее утренний рейс, на Анкару, регистрацию начали без задержки. Билет с конечным адресом – Буэнос-Айрес – у пограничной службы удивления не вызвал. Уставшая от ночной смены девушка, с двумя звездочками на погонах, равнодушно шлепнула штамп на талон регистрации.

Уже в самолете, сидя у иллюминатора, она смотрела вниз, на уплывающую под крылом самолета Москву, и никак не могла сосредоточиться и дочитать молитву. Начинала «Отче наш…», а мысли были совсем о другом: «Наверное, Москву вижу в последний раз! Квартира продана, больше с Россией ничего не связывает. Столько планов на эти деньги! И учеба младших, и дом надо ремонтировать».