Юлия Знаменская - Вираж судьбы

За стеклом бушевала метель. Миллионы бестолковых снежинок метались в разные стороны, спасаясь будто бы от страшного чудовища. Что за чудовище? Почему они его боялись? Света смотрела на метель и размышляла об этом. Скорее всего, снежинки чувствовали, что скоро их расплавит безжалостным горячим теплом некое существо о семи головах. Люди называли его нежным именем Весна!

Идея семиголовой весны оказалась интересной. Света за двенадцать лет своей жизни ни разу не представляла весну такой чудной. Она принялась размышлять дальше…

Из одной головы бьет водопад. Это символ новизны, символ движения. Из другой – прорастают зеленые ветви дерева, на котором распускаются ароматные цветы. Это символ жизни. Из третьей головы льются звуки – многоголосые песни о любви. Птичьи трели переплетаются с криками зверей. Четвертая голова словно прожектор освещает, жжет, пронизывает все горячим тепловым потоком, солнечным светом. Пятая голова декламирует стихи, подбирая рифмы и воспевая обновление в природе.

Пока Света думала про шестую голову монстра по имени Весна, кто-то позвонил в дверь. Ей ужасно не хотелось покидать подоконник и отвлекаться от наблюдения за мартовскими снежинками. Но пришлось себя заставить – вдруг что-то важное?

– Здравствуйте! Вы Светлана?

На пороге стоял почтальон в синей куртке с бейджиком "курьер Иванов".

– Да. Но у нас тут две Светланы. Вам какую?

– Мне Серову.

– Я Серова! – Света почувствовала трепет в сердце, наверное пришла посылка от папы.

– Тогда вот, – курьер протянул ей уведомление о бандероли и ручку, – распишитесь.

Света расписалась в потрепаной тетрадке почтальона, вежливо вернула ручку, просияв от радости и одаривая курьера Иванова весенней улыбкой, отобранной у всех семи голов странного чудища, и захлопнула дверь.

Шестая голова весны конечно была винтом почтового вертолета! Папа всегда присылал весной на Светин день рождения подарки! В прошлом году – шапку из песца, в позапрошлом – настоящие оленьи пимы.

Папа работал геологом на крайнем севере. Уже три года он не приезжал сам, а только присылал письма и подарки на день рождения. Дочке Свете весной и жене Свете осенью. Писал, что плохо с транспортом…

Света снова устроилась на подоконник и прижала почтовый документ к сердцу. Она подумала, что седьмая голова Весны – это голова северного оленя с ветвистыми рогами, смешными оттопыренными ушками и грустными глазами…

Метель за окном близилась к затишью. Снег стал мокрым и тяжелым, медленно превращаясь в дождь. Света не знала почему, но тоже стала плакать, как и несчастная зима, за которой гналась по пятам семиголовая дикая Весна…

Вечером пришла с работы мама. Света похвасталась уведомлением о посылке. Мама нежно погладила дочку по рыжим, как у отца, волосам и сказала: "Слава Богу. Значит, у него там все в порядке." Она уже третий год боялась сказать дочке самое главное… Что отца больше нет.

Аркадий Иванович очень любил свою настольную лампу. Просто мания какая-то. И началось-то с пустяка – подарила на день рождения дочка. Принесла, из коробки достала и водрузила на стол, будто кубок победителя турнира по прыжкам в высоту. Аркадий Иванович поругал Татьяну за бессмысленные растраты, да и взял подарочек.

Не сразу он лампу эту оценил, совсем не сразу. Сначала выжидал, игнорировал, словно инородный предмет, словно соседку Людмилу из двенадцатой квартиры, что ему проходу не давала, все женить его на себе мечтала, как "обделенного женским вниманием вдовца с квартирой". Она ему внимание, он ей метры! Ха, разбежалась… Вдовцом Аркадий Иванович помирать собирался. Решено и точка.

Лампа оказалась вполне интеллигентной и не навязывала себя вовсе. Пристроилась скромно на углу письменного стола и молча поглядывала в окошко. Погодой интересовалась, нет ли дождя. А хозяин лампы читал подле газетку и чаек тянул из кружки. Его погода не волновала совершенно.

Так и присматривались друг к другу с месяц. А потом вдруг будто стукнуло чем Аркадия Ивановича. Принял ее как родную. Принялся рассказывать ей по вечерам про военную молодость, про жену Галюшку, про умершего в детстве сыночка Борюню. Все выкладывал ей до донышка, до слезинки последней. А лампа вежливо слушала, не моргая, не отвлекая ничем. Слушала и думала – сколько же горя люди в себе прячут… Ей становилось немного совестно, что в ее настольности не было ничего трагического, одни только дождики за окошком.

Они лежали рядом. Маша и Маша. Две Маши рожали в одной предродовой, одновременно корчась в затяжных и болезненных схватках. Изредка к ним подходила сонная недовольная акушерка Вера, чтобы измерить сердцебиение плодов. Уползая обратно в недра своей теплой берлоги, таившейся за белой пластиковой дверью, Вера бурчала: «Рано еще!» А добравшись до родильной кровати в соседнем пустом родблоке и прикрывая покрасневшие – то ли от ночного бдения, то ли от слез – глаза, она добавляла: «Рожать не умеют, а все туда же…»

Своих детей у Веры не было. Не сложилось. В основном потому, что не от кого. От Семена Николаевича, который жил у нее иногда, если жена скандалила и выгоняла его из дома, невозможно – у него уже три дочки, и, кажется, еще внебрачный сын. От соседа Женьки, заходившего иногда на жизнь пожаловаться, тем более – он пьяным не бывал только в больнице, когда лечил измученную печень. А больше и не было у Веры никого. Все-таки сорок стукнуло, да и красотой Вера не блистала никогда, даже во младенчестве, если верить ее матери. Единственная неразделенная влюбленность, тайная страсть, застывшая навечно в виде стопки толстых тетрадей, испещренных скошенными буковками признаний, закончилась плачевно – на выпускном ее любимый «В.» целовался у всех на глазах с другой девочкой, красивой и загадочной. А Вера рыдала в туалете, проклиная любовь, мужчин и собственную уродскую внешность. Акушерская практика из профессии постепенно начала превращаться в саднящую язву на жизненном пути. Кричащие роженицы все чаще смотрели ей вслед с оскорбительной жалостью, шестым чувством ощущая Верино клеймо нерожавшей самки. «Чему она тут их учить будет?!»

«Чему она нас тут…», – процедила сквозь зубы на очередной длинной схватке Маша, злобно посмотрев вслед хамской тетке сквозь спутанные волосы, прилипшие ко лбу. Боль разламывала спину на части и проползала к низу живота, цепляясь острыми крючьями за ребра. Машу предупреждали – третьи роды непредсказуемы, опыт не поможет, все равно придется мучиться как в первый раз. Мишка и Гришка родились легко, без разрывов и осложнений. Сыночки радовали Машу с самого начала, с первого крика, с первой улыбки. А дочка вот что-то решила повредничать, помучить маму. Пять часов схваток и никакого прогресса. Раскрытие три пальца – куда с ним «ехать»? Кесарево в Машины планы не входило. Полулежа на твердой кушетке, замурованная белым кафелем от пола до потолка, глядя в квадратик маленького замазанного краской окошка, она пыталась вспоминать вчерашний вечер. Домашний ужин, пироги с капустой, лицо вечно уставшего на работе мужа и двадцать четвертую серию «Ефросиньи». К сорока годам Маша поняла – счастье заключается в простом ежедневном благополучии. И никакие мечты про принцев не изменят этой истины. Она вышла замуж за одноклассника – настоящего дружбана, надежного парня, который своих не бросает. И не пожалела ни разу. И была счастлива. И в гробу видела прогулки под луной, стихи на розовых открытках и нижнее белье в подарок на восьмое марта. Один единственный поцелуй на выпускном вечере все ясно определил.