Александра Азанова - Были одной жизни, или Моя Атлантида

Но вот просыпаюсь одним утром, Васьки возле меня нет! А он не оставлял меня никогда! Соскочила с кровати, кличу: «Васька, Васька!» Не откликается, как прежде. Родители и сестрица сидят за столом, кушают. Мама кличет меня: «Сашенька, проснулась? Иди кушать суп из Васьки!» Как из Васьки? Меня охватил ужас! Но всё ещё кажется, что это не правда, что Васька вот-вот выскочит ко мне. Сестра сказала: «Закололи твоего Ваську и суп сварили!» С горя я упала на постель и горько заплакала. Как могли сделать такую жестокость с Васькой? Как можно есть друга?! А Васька был моим лучшим, милым другом. В тот день я ничего не ела. И не ела из Васьки приготовленной еды. Мне казалось это святотатством, предательством. Я ненавидела родных за то, что едят моего Ваську. Я горевала молча, я ещё не умела горе и ненависть выразить словами. Я страдала.

Бабушка по папе, Елизавета Фёдоровна, не любила мою маму, а из-за неё и нас с сестрицей Ритой. Причину слишком холодного отношения к нам я объясню в главе «Моя родословная». Не буду повторять каждый раз при упоминании о бабушке. И я платила ей неприязнью, если не вспоминать, что однажды она всё же спасла мне жизнь. Об этом в другом рассказе. Я боялась бабушку, сторонилась. Поэтому мало о ней знаю. Иногда, правда, когда она мирно сидела за пряжей, я подсаживалась, следила за движением её рук и старалась запомнить, чтобы тоже при случае научиться рукоделью. Я сидела смирно, не мешая ей работать, и иногда она мне что-нибудь рассказывала. Я запомнила её воспоминания о житье у богатушки, конечно в услужении, не гостьей. Стирала бельё и т. д. Но слово «богатушка» она произносила с каким-то благоговением, горестно вздыхая при этом. Но чаще всего она смотрела на меня с явным неодобрением, даже и прозвище мне дала за мой смирный нрав: «Сонная овечка». Зато Риту прозвала «Блудливой коровой» за непоседливость и пакостные штучки. Так и называла нас не именами, а её данными прозвищами. И вот пришло время, и я подшутила над ней, так, совсем невинной шуткой. Пока. После я нанесла ей значительный ощутимый ущерб, но считала его ею заслуженным.

У моей подружки Нади мама была очень маленького роста, почти с меня. У неё юбки, кофты, шали – всё было такое красивое, и я, часто бывая у них дома, всегда засматривалась на эти наряды. Однажды мы с Надей были у них в доме одни и я попросила разрешения примерить мамины наряды. Надя разрешила. Я одела модные длинные на высоких каблучках ботинки, длинную до земли, всю в складочках, юбку, очень модную кофточку. На голову набросила цветастый платок и себя не узнала! И тут же родилась мысль нагрянуть в этом наряде к бабушке, благо дома кроме неё никого не было. Все уехали в деревню в гости. Наде так понравилась эта мысль и мы тут же отправились в путь. Дома наши находились не далеко один от другого. И на улице оказалось пусто, никого! Я шагаю чинно, стараюсь не подвернуть ногу в непривычной обуви. Спину распрямила, лицо держу высоко поднятым. Наряд обязывает! Надя впереди меня, забежала к бабушке, взбудоражила её возгласами: «Бабушка! Бабушка, к тебе богатушка идёт!»

Бабушка всполошилась, перепугалась, бросила пряжу. Набросила на голову платок и выскочила на крылечко встречать. Я уже очищаю обувь на крылечке, приподняв подол юбки, чтобы были видны модные ботинки. Бабушка вся в трепете, я же лицо не показываю, смотрю по сторонам. Надю разбирает смех, она из последних сил сдерживает его. Бабушка заподозрила подвох. Тут уж и я не сдержалась и расхохоталась. Надя упала со смехом на скамеечку, что стояла у крылечка. У бабушки лицо белое-белое, плюётся! Наверное, уже готовилась принять подарок от своей давней покровительницы, вспомнившей её. Грёзы разбились так же быстро, как и пришли. Мы долго с Надей смеялись, торжествуя победу! Но пора бежать, снять наряд, а то ведь попадёт от Надиной мамы. Мы всё успели, я переоделась, и одежды убрали на место. Какие чувства вызвали мы у бабушки? Кого она могла ждать? Кроме папы у неё была ещё дочь Катя, старше папы, жила с семьёй возле города Кизела, в шахтёрском посёлке Половинка.

Какие у них с бабушкой были отношения, не знаю, но тётя Катя никогда не приглашала к себе мать и у нас ни разу не была. Папа с мачехой однажды съездили к ней в гости. Я очень просилась с ними, но меня не взяли, не во что было одеть. Только куклу мою резиновую маленькую, подарок невестки Анюты забрали у меня, чтобы подарить моей маленькой кузине, которую мне не довелось узнать.

С папой отношения у бабушки были тоже натянутые, и умерла она, не повидавшись с дочерью. Жаль, я была мала и глупа, не расспросила папу, почему всё так сложилось в их жизни? Глупо.

Ко мне на приём пришла женщина, доярка из ближней деревни. Я указала ей на стул, чтобы больная присела возле меня. Она не сказала ни слова, держа правой рукой сложенный вчетверо платок, закрывала им всю нижнюю часть лица. Истории болезни, иначе говоря, медкарту, как в городских больницах, на больных не заводили, записывали всё о больном в журнал приёма. Я приготовилась записать и выслушать жалобы больной. Она молчит. Несколько раз спрашиваю фамилию, имя – молчит. Платок не убирает от лица. Тогда я отвела её руку с платком и увидела, что лицо женщины искажено странной гримасой: рот полуоткрыт, нижняя челюсть отведена в сторону, странный оскал зубов поразил меня. Никогда ещё в практике не видела такого!

Женщину знала, но не могла вспомнить ни её фамилии, ни имени. Тихонечко расспрашиваю её, что и как произошло, у неё слёзы из глаз, мычит, ничего не понять. Стараюсь дать ей успокоиться, не тормошу, уткнулась в журнал, делаю вид что читаю. Вдруг над моим ухом звучит весёлый и громкий смех, не просто смех – хохот! Поворачиваю голову к больной – она вся преобразилась! Глаза, только что печальные, в слезах, теперь светились весёлыми голубыми лучами.

«Вправила! Вправила! Сама вправила!» И заразительно хохочет. Я не сдержала своих эмоций, молодость и поведение больной меня рассмешили, я вместе с больной безудержно смеюсь! Ведь поняла причину, что привела ко мне женщину, нельзя было давать ей так веселиться, шевелить челюстью, ведь у неё был вывих нижней челюсти! Нужно было сразу наложить фиксирующую повязку. Но у меня ещё не было опыта на все случаи превратностей жизни. Я не успела спросить фамилию, имя. Челюсть снова выскочила из суставов, прежняя гримаса исказила лицо. Из красивого лица смотрела неузнаваемая маска, слезы катились, падая на грудь. Меня мучили раскаяние и стыд, я не могла простить себе своё недавнее поведение. Пытаюсь вместе с больной вправить челюсть. Не я, не она не можем этого сделать! Не можем. Взяла бумагу, чтобы написать направление в районную больницу к хирургу, больная не может произнести свою фамилию. Я говорю, что придётся ехать с моим направлением, без вписанной её фамилии.