А. Варламов - Свеча

Ах если бы люди вот так же умели
В спираль закрутить свой ухабистый путь!
Себя возвращать из дряхлеющей дали,
Чтоб снова начать постигать жизни суть.

Что может быть гаже ненастья за дверью?
Банкротство, измена, понос? Ерунда!
Что осень… – она преходяща, поверьте,
Вот старость… С ней хуже – она навсегда.

Ну что за сука грусть-моя-тоска!
Опять подстерегла меня из-за угла.
Я пил свой чай – всё как всегда,
Чуть-чуть расслабился, и вот тебе – Она!

Я тут же ощутил разлад сознанья,
То – личной изоляции пробой.
Возможно, треснула картина мирозданья,
И начался вокруг системный сбой.

Не усидеть на стуле, верчу попкой,
Как будто ядовитый кол во мне;
Лежу на ревматизме кверху «фоткой» —
Опять не то: всё снова не по мне.

И дело не в погоде, хоть она говно,
Похоже, всё гораздо глубже:
Подозреваю, что вселенское дерьмо
Не самое, что есть на свете хуже…

***
Меня совсем не раздражает снег,
Что за окном остервенело бродит,
Чуть-чуть навязчиво там ищет свой ночлег,
Но на мою жилплощадь не заходит.

А если бы на улице смягчило,
И вместо снега дождь заголосил,
То это б ничего не изменило —
Небесная вода не отнимает сил.

Я не боюсь, когда печёт или морозит,
То – лишь слепые факторы среды,
Которая особо не тревожит,
Коль тряпки по сезону носишь ты.

Беда не в том, что мы снаружи встретим,
И град и ветер – постулаты бытия.
Природа безразлична к своим детям,
И не божилась нянчить наше Я.

***
Есть нечто, что унылей декаданса,
Оно прозрачней рваного белья,
Потоньше ядерного резонанса —
Я говорю про внутреннее Я.

Мне кажется, разгадка где-то рядом,
Хотя неуловима как блоха:
Укусит, прыгнет и ускачет,
Но тут же возвращается сюда.

Я думаю, причина – в голове,
Где вместо браги уксус расплескался.
И надо бы держать наготове
Аптечку для кислотного баланса.

Мы сами создаём в себе пустыню,
Испепелив оазис в островок тоски.
И тянем свою душу, как рабыню,
За шагом шаг в зыбучие пески.

Тоска вредна, тоска непродуктивна,
И для души как друг неперспективна.
Тоска не терпит позитивного рассудка,
Она – язвительная спутница желудка.

***
К большому сожаленью, я не хилер,
Чтоб голыми руками чистить ум.
Но вам признаюсь – я любитель-киллер,
И радикально пользую от тяжких дум.

Чтобы кручине сразу дать отпор,
И это никакое не кокетство,
Держу в сарайчике наточенный топор —
Такое вот спасительное средство!

***
Ну что за сука моя грусть-тоска!
Опять свалилась на меня и гложет.
И я, схватив топор, колю дрова.
Надеюсь, это, как всегда, поможет!

Хотелось бы взять кота,
И рассмотреть поближе
Прищуренные глаза
Да хвост, который он лижет.

Кот – вполне сибарит
(Тут нет и грана фальши) —
Ничто ни о чем не болит;
Но я бы пошел дальше…

Я бы не ел мышей —
Какая, простите, гадость!
Лучше бы с мясом щей —
Вот для желудка радость!

Я не держал бы кошку:
Это – котята и шум.
Я бы выбрал подушку,
Чтоб совершенствовать ум.

Секунд пятнадцать в сутки
Мурчал бы как Орфей,
Все остальные минутки
Меня бы качал Морфей.

Увы, есть два-три момента,
Коих не хочется знать.
Однако перо поэта
Не может их избежать…

Жизнь кошек трудна, опасна:
Собаки не звери – скоты!
От их речей громогласных
Хоть на деревья беги!

Люди частенько гадят —
Тянут за хвост, усы.
Правда, если погладят,
То очень даже милы!

Машины, колеса, двери —
Все норовят поддеть,
И, коли мы не тетери,
Должны увернуться успеть.

Но если найдется поляна
Без страшных чёрных дыр —
Будет тебе и сметана,
Будет тебе и сыр…

*
Я бы завел хозяйку,
Добрую, без детей.
Водил бы её на лужайку,
Дабы гулять без затей.

Нас бы с ней возили
В элитный спа-салон,
Где шерсть обоим мыли,
И клали бы в чай лимон.

Я драл бы когтями мебель
И метил углы тайком,
В общем, жил бы на свете
В ладу со своим мирком.

А если разящий веник
Меня бы вдруг огрел —
Согласен, это не пряник,
Однако и не расстрел.

Хозяйка б меня учила,
Макая мордой в дерьмо,
Потом прощенья просила,
Прижав ко мне лицо.

Мы падали б на одеяла,
Я грудь бы ей топтал,
Она мне пузо мяла,
Я песню бы сочинял.

Потом разрешал бы бантик
На шею себе повязать:
Кот – огромный романтик,
В чём может пример подать.

***
…На все вопросы ответив,
Помня, что я напел,
Взвесив все «за» и «против»,
Я всё равно бы хотел

Взять, к примеру, кота,
Чтоб слиться с его душою,
И сквозь его глаза
Смотреть на мир с ленцою.

Заслыша вдруг «Прощание Славянки»,
Я узнаю мелодию с двух нот.
Мне хочется накапать валерьянки… —
И так со мной уже который год.

Я не скажу, что слабоват душою,
Что нервы в голос требуют врача.
От приходящих напастей не ною,
Живу со стоицизмом кирпича.

Уже давно, пожалуй, с детства,
Глаза не мокнут на ветру,
Но этот марш… Его коленца
Спокойно слушать не могу.

Когда звучит «Прощание Славянки»,
Я извлекаю носовой платок.
Предательски сдают мой коленки —
Сейчас бы водки маленький глоток…

Печальный марш родился на изломе,
Когда Россия встала на дыбы,
И до сих пор на нерве, на подъеме,
Он провожает наших на фронты.

Нет, он не Чёрный Буревестник,
Он с той же лодки, что и мы.
Он тоже носит православный крестик,
Он говорит нам: «Верь и жди!»

Он как-бы часть солдатской лямки,
Чтоб оттянуть нас от беды лихой.
Назад с трудом слетаются подранки,
И кто-то не осилит путь домой…

Когда гудит «Прощание Славянки»,
Слух режет заполошный бабий вой.
В нос лезет вонь кирзы, портянки,
В грудь сына мамка бьется головой.

И ты под грустные фанфары
Своей жене вернуться обещай.
Нам снова предстоят судьбы удары,
И над вокзалами плывет «прости, прощай…».

Когда звучит «Прощание Славянки»,
Я не могу сдержать бегущих слёз,
В оркестра звуках, рвущих перепонки,
Я слышу плач родных берёз.