Сергей Терещук - Почти кулинарная книга с рецептами самосохранения и 540 шагов под зонтом

– Нет!

– Да! – рявкнул я. – Да! Я сказал!

Саша, успокоившийся на руках матери, начал опять хныкать. Я продолжал напирать.

– Ты сейчас успокоишь сына! Успокоишься сама! И пойдешь на кухню готовить еду. А я пойду звонить по объявлению. Тебе понятно?

Она смотрела на меня, будто видела впервые в жизни.

– Понятно, я спрашиваю?

Марина кивнула в ответ.

– Хорошо! – продолжал я. – А когда вернусь, мы поужинаем и ляжем спать. А завтра поедем смотреть полдома. И запомни раз и навсегда: никуда я вас не отпущу, потому что люблю! Понятно?

Она опять кивнула в ответ. Я натянул на себя два свитера и вышел из комнаты. Надел в сенях пальто. Намотал шарф до самых глаз. Нахлобучил шапку из искусственного чебурашки. Влез в валенки. И вышел в суровый тридцатиградусный мороз. Телефонная будка была на следующей трамвайной остановке. Из двух шансов – замерзнуть, ожидая трамвая, или топая по глухой улице частного сектора, я выбрал прогулку по дороге, идущей в гору.

Звезды потрескивали от холода в остекленевшей черноте. Иней осыпался хлопьями с околевших деревьев. Дым из печных труб ровными столбами подпирал небо. Скрипящая тишина, и только хруст моих галош по снежному насту. Лишь бы телефон работал. Похода до следующей будки я не выдержу.

Я ненавижу жару. Но еще больше я ненавижу мороз. Мне нравится комфортная температура. Возможны небольшие осадки в виде дождика. А о каком комфорте может идти речь, когда в носу у тебя застывают козявки. На ресницах оседает твое замерзшее дыхание. На глазах сначала выступают слезы, а потом они же превращаются в льдинки. На тебе надет весь гардероб, но все равно пальцы рук и ног коченеют и тебя охватывает паника, что их придется ампутировать. Где же тут комфорт, скажите, пожалуйста. И ни одного трамвая. В этом районе, в это время они уже не ходят. Потому что никому в голову не взбредет в десять часов вечера вылезти из-под теплого пледа и отправиться в ночь, на поиски приключений. Никому, кроме меня. Потому что я приперт к стенке и других вариантов у меня уже нет.

Вот он, телефон-автомат на углу. Посреди темного перекрестка он выглядит, как напоминание, что мы все-таки живем в двадцатом веке и цивилизация не забыла про этот краеведческий музей под открытым небом.

Ног, однако, я не чувствую, начиная от колен и ниже. Да, я избалован бакинским солнцем. Да, при температуре минус три градуса в январе месяце у нас закрывали школы. Да, я неженка и мерзляка. Но я никому не давал права называть меня безвольным тюфяком и говорить, что я ничего не делаю. Пусть это даже моя жена и мать моего ребенка. Поэтому я кидаюсь в атаку на стального представителя отряда телефонообразных, род – тупиковые.

Но мои замерзшие пальцы сковывает боль. Не спасают три слоя теплых рукавиц. Левой щупальцей я снимаю трубку и со страхом подношу к уху. Черный пластик дышит холодом прямо в мозг. Теперь надо достать из кармана латунный, мать его, жетон и воткнуть в узкую, мать ее, щель. Нащупать небольшой кругляшок одной отмороженной ручкой-крючкой, окутанной шерстью, в тесном кармане, это, скажу я вам, тот еще аттракцион. Абсолютно не веселое и бесполезное занятие. Я решаюсь на отчаянный поступок. Зажимаю трубку между плечом и шапкой и начинаю стягивать варежки с правой руки. Осознаю, что рискую остаться без пальцев, но стать бездомным в расцвете лет еще страшнее. Голые пальцы мгновенно синеют от холода. Надо действовать быстро. Вот он, жетон ОГТС. Вот она, дырка монетоприемника… Но зимушка-зима подкидывает новую забаву. Металл примерзает к пальцам и не хочет, чтобы его засовывали во всякие непотребные места. Я ору на звезды, на телефон, на себя, на боль, на свою жизнь. Какого хрена я тут делаю? Опять этот вопрос, да? Да! С разнообразием и фантазией беда. Но тогда он ударил в колокол моей черепной коробки в первый раз.

Какого хрена я тут делаю?

Я вставляю обнаженной рукой краешек монеты в черную прорезь ненавистного аппарат, а левой рукой в рукавице проталкиваю вглубь автомата, отрывая вместе с примерзшей кожей. Эта часть операции проходит с небольшой потерей крови. Теперь нужно набрать номер.

Как бы вы сейчас это сделали? Легко и просто! Ну, начнем с того, что никто никуда не шкандыбал бы по холоду, отмораживая все на свете свои причиндалы и конечности. А попросту, сидя у камина, потягивая мартини со льдом и оливкой, достал мобильный телефон… и так далее. Но еще каких-то двадцать лет назад мобилы были только у… Ладно, не будем тыкать пальцем в эти пару десятков избранных…

Итак! Нужно набрать номер посредством установленного в данном агрегате дискового, мать его, номеронабирателя. Так он по-научному называется. Но от этого на улице не становится теплее и подогрев к нему не прилагается. Сделать это, опять же, пальцами в трех варежках – не вариант. В маленькие круглые дырочки эти культяпки не помещаются и соскальзывают с металлического диска. Он примерз и не слушается. Нужно использовать то, что есть под рукой. А под рукой есть только рука без перчатки. Это я потом таскал в кармане кусок карандаша для вращения телефонных дисков. А сейчас, чтобы хоть как-то добавить подвижности вконец замерзшим и уже совершенно побелевшим пальцам, я дышу на них, чуть ли не засовывая в рот. Подушечки болят так, будто по ним колотили молотком. Шесть цифр. Пять пальцев. Большой будем использовать дважды. Он самый толстый, ему и терпеть больше всех.

Большой – Три

Указательный – пять

Средний – ноль

Безымянный – семь

Мизинец – четыре

И опять большой – три

Сразу руку в карман. И работать ею. Работать. Сжимать и разжимать.

Гудки. Гудки. Гудки…

Только не надо спать в это время! И не надо нигде шляться. Надо сидеть дома и ждать моего звонка. Нахрена тогда давать объявления в газету.

– Чтоб вас… – начинаю я монолог, посвященный слабому развитию некоторых нерадивых давателей объявлений.

– Алле! – сонный недовольный мужской голос.

– Добрый вечер! – спохватываюсь я, чуть не плача. – Простите за поздний звонок, но я раньше не мог…

– Че надо?

– Я по поводу квартиры…

– Продали… – отрезает голос.

– Как продали? – я слышу звук разбитого хрусталя моей замерзшей судьбы.

– Так…продали и все… отчитываться что ли?

– Но ведь только сегодня объявление… – начинаю я беспомощно лепетать уже больше себе, чем кому бы то ни было.

Да! Я беспомощный тюфяк. Я вижу спину своей сгорбленной фигуры, понуро уходящую под горку. Я представляю, как на коленях прошу прощения у Марины. Как соглашаюсь с тем, что я ничего не делал. Как сажаю ее на поезд до Москвы. Как остаюсь тут в одиночестве. И как спиваюсь один на один со своим инфантилизмом.

– Сегодня?.. Алло?.. Сегодня? – спрашивает трубка.