Виктор Попов - ДР. Роман в трех тетрадях с вопросами и ответами

Василий же потерял к первенцу всякий интерес, который был вполне себе меркантильным. Помимо половины последов, коту доставались еще и мертворожденные или умершие вскоре после родов поросята, равно как козлята и ягнята. Второму погибший скот не перепадал. Пёс не должен был ни при каких условиях видеть в опекаемых им животных пищу. Отчасти и поэтому он до поры до времени совершенно не принимал участия в общем деле и спокойно дремал в проходе.

А дело шло своим чередом. С появлением четвертого поросенка в процесс вмешался даже Мелкий. Он нарушил-таки приказ Вали. Заметив, что Герман замешкался в углу и возится с лампочкой, опуская ее так, чтобы поросятам было теплее, Мелкий подошел к Вале и протянул руки. Валя вытерла четвертого и, увидев перед собой Мелкого, не стала ругать его за ослушание, а с улыбкой передала ему новорожденного. Мелкий не без труда донес поросенка до угла и, присев на корточки, уложил под лампочку. После чего, всё же не удержавшись, схватил за ухо Василия. Кот лишь скривился в ответ и лениво повел мордой в попытке освободить ухо из пальцев мальчика. Но Мелкий не отпускал. Неизвестно, чем бы закончилась эта борьба, если бы Герман не взял брата за руку и не отправил его на место.

Пятого ждали долго. Перерыв в опоросе – обычное дело, но здесь Брюхо сделала попытку подняться, беспокойно и даже агрессивно захрюкав, хотя по виду она не опоросилась еще и наполовину. Герману с Валей пришлось успокаивать иберийку, чеша и гладя ее по морде, и особенно за ушами. Пауза длилась с полчаса. За это время уже родившихся успели переложить к «грядкам», и они сразу разобрались, что надо делать. После перерыва Брюхо в одну минуту родила двоих. Рожая следующего, она все-таки вскочила на ноги и едва не случилось страшное. Седьмой с первых же своих минут должен был стать добычей Василия, но беда была не в том. Вскочив, Брюхо мало того что едва не наступила на сосущих ее поросят, так еще и попыталась перекусить одного из них, приложенного Валей к самому верхнему грудному соску. В последний миг Герман выхватил из пасти матки ее собственного детеныша. После чего он, прижимая спасенного одной рукой к груди, другой схватил ведерко Мелкого – вот и оно пригодилось – и что есть силы ударил горе-роженицу по носу, расплескав воду прямо на морду свиньи.

Брюхо взвыла то ли о боли, то ли от возмущения. И горе было бы и всем детям, и людям, и поросятам – сто пятьдесят килограммов, пребывающие в родовом стрессе, могли серьезно покалечить и взрослого, если бы не Второй. Одним прыжком он преодолел заборчик клетки и, встав между свиноматкой и детьми, что есть силы залаял, вмиг разбудив весь сарай. Задвигались даже кролики в клетках, а петух закричал много раньше положенного времени. Брюхо было дернулась на пса, чего в обычной жизни никогда бы себе не позволила, но, оказавшись с ним морда к морде, быстро сникла и, потоптавшись на месте с пару минут, к облегчению детей снова легла. Второго на всякий случай оставили в клетке. Он лег у морды Брюха, глядя ей прямо в глаза. Это нарушение всех правил сработало как нельзя лучше. Ни одной попытки подняться матка больше не предприняла.

Поросят от греха подальше убрали под лампочку, где в самом углу, не обращая внимания на загомонивший во всех своих частях сарай, уже приступил к своей доле Василий. Братья и сестры мертворожденного какое-то время тыкались пятачками в его тельце, пока кот, устав от этих странных претензий на его добычу, не передвинул ее глубоко в угол, почти полностью прикрыв умершего своим полнеющим с каждой минутой телом.

После скандала на седьмом Брюхо поросилась недолго. Восьмой и девятый родились с разницей в минуту. Десятый появился на свет через пять. Послед отошел как по учебнику – через двадцать минут. И по предложению Вали на этот раз он весь достался Второму – было за что. Да и Василий вряд ли обиделся. Доставшийся ему поросенок был едва ли не самым крупным в помете. Кто знает, что с ним было не так. За него было обидно, но и девять оставшихся было нормальным количеством для опороса. Так что ликование детей, когда все закончилось, можно было понять.

– Мелкий! Мы сделали это, Мелкий! – Кричал Герман, подняв брата на руки, а Валя, опустившись на колени, благодарила Брюхо, обнимая ее и целуя в пятак:

– Брюхо! Ты умница! Брюхо!

Валя, забывшись, говорила в полный голос, а едва не убившая одного из своих детенышей «умничка» томно жмурилась и похрюкивала в наступившем наконец покое – обе «грядки» заняли новорожденные. Ночной сарай гомонил на все голоса. Козы, овцы, свиньи, кролики, куры, индейки, перепела и даже утки на берегу словно приветствовали новых жителей. И только разбуженная криком Вали заснежено-замороженная деревня, не зная, в чем суть да дело, кляла ее последними-распоследними словами, призывая замолчать. Тщетно. Валя вспомнила о своем даре только спустя час, уже лежа в постели. Вспомнила. Испуганно прикрыла рот ладошкой. Но еще долго, укрывшись одеялом с головой, не могла сдержать счастливого, полного жизни смеха.

Вернувшиеся только к вечеру следующего дня родители даже и не знали, чем наградить детей. Всеобщая радость вылилась в спонтанную «вечеринку».

– Федя вообще тогда обезумел на радостях, – сетовала Даня, в то время как я принялся за вторую тарелку груш – они и без сыра были хороши. – Салют устроил. И было бы с чего!

– А что, нормальная винтовка, – вступился за отца Герман.

– Может, для чего и нормальная, но салют из нее – смех один.

– Так нет другой.

– Так и не стреляйте. А то что это? Постреляли едва слышно… Laugh, tell Valya? 20 20 Смех, скажи же, Валя?

– Yes, mom 21 21 Ну да, мам. .

На тот момент, еще не разбираясь в оружии, я не стал уточнять, о какой модели идет речь. И где уж тогда мне было знать, что именно та портативная, умещающаяся в приклад винтовка AR-7, подаренная когда-то Феде коллегами по конторе, станет моим единственным в жизни оружием. Тогда же разговор о ней ушел с появлением Феди. Он сел напротив и принялся потчевать меня всем, что было на столе, однако, наткнувшись на мой вежливый, но категорический отпор, не стал заходить на второй круг.

К тому времени уже стемнело. Веранду освещали накопленным за день светом светодиодные фонари. Поймав неловкую паузу, я поднялся и стал прощаться. Мне предложили переночевать – места и в доме, и на веранде было вдоволь, а ночь теплая, но я был настойчив. На пристани Второй снова подал мне лапу и с того дня уже больше не следил за мной. Дети и Даня зевали, едва сдерживаясь. Все Камневы были жаворонками. Обратно меня отвозил уже Федя на моторе. Дорогой он молчал, а на берегу мы разговорились, и надолго. Так что домой вернулся он на рассвете. Феде, как мне показалось, надо было выговориться. Такое бывает с людьми, закрытыми почти без остатка в рамки одной, пусть и счастливой семьи. Я оказался как нельзя кстати.