Виктор Попов - ДР. Роман в трех тетрадях с вопросами и ответами

Ну а тогда в воронке ББ всего парой прикосновений успокоила Даню. Не убрала боль, но успокоила. Наверное, как предполагал Федя, могла убрать и боль, но не стала. Он слышал, как ББ сказала Дане.

– Не больно – не нужно… Кричи. Не терпи…

И Даня кричала. А Первый ей подвывал. Их унисон довел Федю до истерики. Спустившихся в воронку со всем необходимым двойняшек он, будучи в состоянии аффекта, не прогнал, как обычно делается, прочь. И все роды дети пробыли рядом с матерью, едва ли не более отца принимая в них участие. В конце концов колени Вали и ББ стали для Дани подушкой, а Герман отрезал своим прокаленным на двух спичках ножом пуповину младшего брата и обмыл младенца в ведре.

К тому моменту к людям спустились неведомо как вышедшие из загонов матки (еще одна до сих пор неразгаданная тайна). Марта и Лаконь расположились за спинами Вали и ББ, а когда Герман передал Дане запищавшего Мелкого, копытные радостно заблеяли и, склонившись, полизали языками лица роженицы и новорожденного. Тогдашняя старшая свиноматка – метис, выведенный Федей, – такими нежностями не отличилась. Она только похрюкивала в метре-полутора от Дани, как водится, взрыхляя землю рылом. Когда же свинья на несколько мгновений оторвалась от земли, роды вошли в другую, едва не ставшую трагической фазу. Ополаскивая руки в ведре, Герман случайно бросил взгляд на разрытую свиньей яму и замер в ужасе. Следуя за его взглядом, к созданной животным воронке мало-помалу присмотрелись все…

Долгую тишину наконец нарушил Федя:

– Даня, радость… Как угодно, но… надо идти… Сейчас…

В свежевырытой яме был отчетливо виден корпус неразорвавшейся авиационной бомбы, попавшей-таки вопреки приметам в одну воронку.

Только в этот момент Федя как глава семейства наконец-то взял себя руки. Он указал Первому на свинью и тот без дополнительной команды отогнал животное от бомбы. Затем Федя забрал ребенка у матери и передал его ББ. Валя и Герман взяли за ошейники козу и овцу, а Федя поднял на руки жену и все, будто в замедленной съемке, соблюдая тишину и ступая максимально осторожно, выбрались из воронки. Лишь оказавшись за пределами опасной зоны, они ускорили шаг. Послед у Дани в этой спешке вышел по пути, метрах в двухстах от воронки. Пришлось остановиться на пару минут. Василий и Первый мирно, без обычного рычания и шипения, разделили его пополам.

К вечеру до Старцево добрались саперы. Обследовав бомбу, приняли решение взрывать на месте. Благо других неразорвавшихся боеприпасов не обнаружилось. Но даже взрыв, сотрясший окрестности, не смог разбудить Мелкого. Его недетское спокойствие и серьезность проявились уже тогда, а вот загадочное молчание стало главной раной семьи, точившей ее изнутри.

И Даня, и Федя посвятили большую часть своих исповедей именно молчанию Мелкого, которому никто не находил рационального объяснения. Физиология мальчика была в порядке. Никаких нарушений органов слуха и речи. Полное понимание того, что ему говорят, но категорическое неумение или нежелание сказать что-то в ответ. Мелкий не говорил даже «мама» и «папа». От него слышны были только слегка членораздельные звуки. Да и те были редкостью. Многочисленные неврологи и психиатры – Мелкого к зависти двойняшек по нескольку раз в год вывозили в иной мир – ничего не могли объяснить и зачастую противоречили друг другу. Поэтому в родителях крепло убеждение, что, если нельзя ничего изменить в самом Мелком, нужно изменить то, что вокруг него. И тогда, возможно, изменится и он сам. И если когда-то Федя и Даня сбежали в иную жизнь ради двойняшек, то теперь необходимо было сделать то же самое ради Мелкого – вернуться. Эту идею они, прося меня не рассказывать второй половинке, озвучили независимо друг от друга. Они опять заочно пришли к обоюдному решению, опять боясь в нем друг другу признаться.

Но как бросить все? Как бросить то, что годами забирало кровь и нервы? Как бросить то, на чем выросли старшие дети? Пожертвовать и собой, и ими ради младшего в семье? Бросить все, чтобы получить взамен что? Голос Мелкого. Но разве он гарантирован?

Оба засыпали меня этими и похожими вопросами. Но в этих вопросах и в том, с каким нервом они были заданы, я разглядел другое, касавшееся их самих, а не Мелкого. Добившись в новой жизни многого, они вдруг засомневались в своем выборе, подозревая себя в возможной ошибке. Федя сказал мне, готовясь отплыть на Полигон:

– Знаете, Платоныч, ведь мы с Даней не от той жизни бежали, а от себя таких, какими мы были… И что? Думаете, мы больше не участвуем в крысиных бегах? Стали полными «ушельцами»? Нет. Там мы хотели быть лучшими брокерами. Здесь тот же бег – за своим хамоном и рокфором. То же движение вверх. По крайней мере, его попытка. Мы повторяемся. В другом мире. Но повторяемся… Вот и вы сбежали…

Последнее, брошенное вскользь замечание, неожиданно самым исчерпывающим образом объясняло случившееся со мной. Оторопев от такой ясности, я не нашел что сказать в ответ, а Федя, не прощаясь, оттолкнулся от берега и запустил мотор. Я следил за ним до конца, пока он не исчез в густом рассветном тумане, который мало-помалу поглотил и меня. Я вытянул руки вперед и не увидел даже собственных пальцев.

В мае следующего года, накануне шестого дня рождения Мелкого, вечером, неподалеку от восточного обрывистого берега Большого Полигона, где-то между основным сараем и гусятником, Федя начал возводить праздничный костер. Завидев его основание, прибывшая с дневного выгона Валя запела, прикрывая рот сразу двумя ладошками:

– ДР! ДР! ДР!

Она произносила буквы как «дэ» и «эр». Пришедший вместе с Валей с выгона Герман – а шли майские праздники, и дети не ходили в школу – произносил аббревиатуру по-другому. Он говорил «дыр». Но его примеру никто не следовал. Родители предпочитали Валин вариант. Я использовал полную форму, без всяких там сокращений. Виновник торжества молчал. ББ игнорировала любые праздники, а не только этот. Она уважала только воскресенье. Ее календарь состоял не из недель, месяцев и лет, а из воскресений и будних дней, в которые надо работать. В воскресенье она показательно не делала ничего. И никакая сила не могла ее заставить изменить себе. В эти дни я часто видел ББ лежащей на берегу озера. Обычно она клала руку за голову и мирно дремала, напоминая мне в этот момент «Спящую Венеру» Джорджоне 22 22 Джорджоне – итальянский художник эпохи Возрождения (1477/78—1510 гг.). . Василий, как правило, располагался в ногах хозяйки, но бывало, сворачивался в клубок на животе или груди. И пусть сравнение ББ с Венерой покажется неуместным, отделаться от него я не мог. Они были похожи, разумеется, не внешне, а внутренне, совпадая до доли ноты каким-то неземным умиротворением и покоем.