Гайрат Махмудходжаев - Сумасшедшая парадигма делает СССР газовой супердержавой

Апрель 1958г. и вот уже под полозьями наших Аннушек появляется влажная лыжня, а это значит, что им надо возвращаться к себе домой в Тюмень, ждать летней воды и переобуваться в летнюю обувку. – гидро-понтоны. И мы все снова возвращаемся в Ханты. Я сижу в камералке над сейсмограммами, и тут за окном начинает звучать:” Ледоход! Ледоход!” Я бросаю сейсмограммы, выскакиваю наружу и бегом к Иртышу.

Ледоход на Иртыше.

отпечаток этой божественной красоты – красоты таёжной сибирской природы.

Река Конда ХМНАО.

Начальником партии у нас был некто Щербицкий, интеллигентный товарищ, только что приехавший на летние заработки в экспедицию с юга. Он, конечно, не знал, это мировое Шмелёвское know how – речную сейморазведку, но, похоже, хорошо знал, что не надо мешать людям работать. Постепенно наша работа налаживалась, мы набирали темп работ, повышалась наша производительность. И я, дитя юга, которому по гороскопу было строго предписано жить около фонтанов, не мог оторваться от воды. Я прыгал в воду при каждой возможности. В свободное от работы время с нашей плавучей баржи-общежития, а при работе во время технических пауз прямо с катера, который буксировал боны и где стояла наша станция. Я прыгал за борт катера, хватался за болтавший фал, чтобы меня не унесло течением и предназначенный специально для таких моих забав, забирал в легкие воздух и, как Жак Кусто, погружался в глубины Конды насколько мне позволял фал. Израсходовав запас воздуха, я выныривал из воды, пулей взбирался по фалу на борт я был готов к работе. Нет, не по 24 часа в сутки, а по 36 или 48 часов. Мы работали в две смены и мой сменщик – старше меня Витя Вахрушев из Свердловского Горного с трудом переносил сырую прохладу Конды, и в таких случаях я был вынужден заменять его. Но мне это было не в тягость. Я был молод. Я был здоров. Кругом была моя любимая вода, вокруг стояла девственная тайга, у меня была любимая работа, вот только, рядом не было любимой – но это уже был бы перебор. Мы работали по простой схеме. Свинцово-серого цвета катер из серии Ярославец буксирует 500 метровую колбасу бонов с приемной линией на очередную стоянку и бросает якорь так, чтобы с максимальной точностью установить первый канал приемной линии напротив вешки пикета взрыва, установленной на берегу. Помощник взрывника завозит и бросает заряд с прикрепленным буйком. И как только буёк достигает створа топографической вешки я даю команду “Огонь” и регистрирую сейсмограмму, контролируя качество записи в окошке осциллографа, То же самое повторяется с удаленным ПВ, и мы переезжаем на следующую стоянку. При работе по такой схеме мы отрабатывали порядка 20 стоянок за смену. Но, когда мы ловим кураж, капитан Ярославца для первого взрыва не бросает якоря, а только глушит двигатель, а для второго взрыва только слегка подтягивает боны. Но такая работа требовала от взрывников дополнительного напряжения, и я не злоупотреблял этим. Ну и, кроме того, наш речной профиль был ограничен районным центром Нахрачи и мне вовсе не хотелось раньше времени прерывать свой речной кайф. Раза два, к нам наведывались ребята из Рыбнадзора, но убедившись, что наши работы не грозят полному уничтожению рыбных богатств Конды, тихо восвояси уезжали, не забыв при этом на посошок распить с партийным начальством, которое в таких случаях всегда присутствовало в отряде, бутылку армянского коньяка и закусить её только что свежее-подорванной поджаренной стерлядью в томатном соусе и с маринованными огурчиками из ближайшего сельпо. Кончается июль. Белые ночи начинают чернеть, и партия переходит на односменную работу, а мой Витушка уезжает готовить новую партию к зимнему сезону, по слухам, уже в качестве начальника. Я один достреливаю наш проектный профиль, и вот мы уже всем отрядом в качестве культурной программы плывем в Нахрачи. Едва наш Ярославец касается причала мы все бросаемся на берег и как оголтелые бежим по деревянным мосткам тротуаров в промтоварный магазин. С выпученными глазами врываемся в магазин, а там – мать честная, весь магазин завален китайскими свитерами: красные – белые – синие – оранжевые, мужские – женские – детские, каких только фасонов нет. Я выбираю три женских свитера и отправляю в Ташкент своей матери. Это был мой первый подарок моей матери на заработанные мной деньги. Через год я отправил её путешествовать по Индии, а ещё через год в круиз вокруг Европы. Я платил по счетам моей матушке за её бессонные ночные дежурства в клинике и за дополнительные ставки, которые она брала, чтобы обеспечить мою комфортную студенческую жизнь в Москве. А за её бездонную материнскую любовь?

Последние годы я не часто навещал свою маму. А если, по-честному, то просто редко! Но когда я приходил к ней, она сразу преображалась и начинала светиться. Она начинала хлопотать вокруг меня и не знала, как только угодить мне. Она, уже старенькая и немощная, была готова опять посадить меня на свои старческие колени, крепко, крепко прижать меня к своей груди…и целовать… и целовать… и целовать…

А я – вечно куда-то спешил…украдкой смотрел на часы и считал минуты, когда я смогу уйти от нее. И вот теперь – когда её нет, оглядываясь назад сквозь годы, я отчётливо понял, что никто, никто, в моей жизни – даже близко, не любил меня так, как любила меня моя мать –так беззаветно, так бескорыстно, так безропотно. А я равнодушно шел мимо – и даже не пытался ответить ей на её Великую Материнскую Любовь. Которую она несла мне всю свою жизнь сквозь годы, сквозь испытания, до самых последних дней своей жизни. Прости меня, Мама! Прости меня, Мамочка! Прости меня – за всё! Но нет моей мамы! Нет моей мамочки. И некому ответить мне и сказать –“Я тебя прощаю, мой золотой -Мой золотой сынуля!”

Моего отца – Махмудходжаева Нуретдина Председателя Госплана Узбекской ССР расстреляли по приговору Военной коллегии от 4 октября 1938года.

Вся страна была залита кровью. Страна опьянела от крови и в пьяном угаре расстреляла миллионы своих сыновей и моего отца. А через десятилетия начинает амнистировать свои жертвы и искупать свои преступления.