Дарья Гончарова - Внутри воспоминаний

Наверное, каждый из нас хранит внутри себя застывшие во времени кадры своей жизни. Бывает, едешь где-то или стоишь в очереди, а может быть, просто выпал из суеты, глядя в окно, – и вдруг просочилось нежданное воспоминание, а иногда и целый коридор из них, и ты плутаешь там в поисках чего-то.

Некоторые кадры такие тёплые, как мамина песня перед сном: закрыв глаза, я и сейчас слышу её нежный голос, уносящий дурные мысли прочь. Другие – радостные и крепкие, как дедушкины объятия после долгой разлуки. Есть и смешные воспоминания – мы с папой смотрим «Мистера Бина», время полночь, мне уже давно пора спать, а мы хохочем невозможно! Так, что слёзы на глазах. Есть звонкие и весёлые кадры, словно лай нашего первого щенка Дандика, которого папа принёс в сумке с работы. А ещё множество шумных и смазанных вспышек, они как конфетти, выпущенное в летнее небо, – встречи с родными и друзьями. Среди всех этих воспоминаний есть и грустные, перевязанные буднями каждого дня и спрятанные под подушку.

И все они со мной всегда, каждый день. Где бы я ни была, дома или на работе, в отпуске или на даче в солнечный денёк – внутри меня всегда они, перемешиваются, как призовые бумажки в пластиковом контейнере, а потом щелчок – и я в омуте воспоминания.

Закрываю глаза и вижу со спины маму, сидящую на деревянном полу в позе русалочки, ноги сложены вбок, как плавник, отчего длинная юбка легла красивой драпировкой. Волосы собраны в пучок, а некоторые тонкие пряди выбились и упали по бокам лица. На плечи накинута бабушкина серо-синяя шаль широкой вязки. Её фигура в контровом свете, поэтому другие детали мне не видны, только пушистый силуэт в мягкой дымке.

Взгляд мамы направлен сквозь деревянное панорамное окно, открыв которое можно выйти на небольшую террасу. Она же является крышей первого этажа – открытой веранды. Там, «под навесом», мы пьём чай из самовара с печеньем.

Мама смотрит в нежно-зелёный, пронизанный майским солнцем, цветущий сад. Он полон жизни! Он и есть жизнь.

В тишине комнаты над нами летают любовь и непокой одновременно. Ведь то, что больше всего любишь, так боишься потерять навсегда.

Прямо под окном яблоня широко расправила изогнутые ветви и цветёт крупными бутонами. Большие бело-розовые лепестки, опав, скопились воздушными слоями на террасе, а те, что держались на дереве, медленно опадают, одновременно с маминым дыханием и движением ресниц. В эту минуту всё соединилось в единый такт: жизнь сада, медитация женщины у окна, мое тихое наблюдение за ней и мелодии из бабушкиного радиоприёмника, доносящиеся снизу, гул соседей и улицы, поток будней и лет, незначительность всего и значимость одного единственного момента. Этого.

В мои 12 лет у меня было всё, о чём можно мечтать: большие качели в саду, шумная улица друзей, хлеб на костре, бабушки с дедушками и самые сладкие абрикосы в мире – вёдрами. Соседка по улице делала сладкий «хворост» на всю детвору, моя мама пекла булочки с корицей и пироги с яблоками. Все делились всем: и хорошим, и плохим.

Летом мы мотались на улице до черноты, а как только слышали папин свист, бежали домой – пора. Мы были вечно перемазанные зеленкой и йодом, с ободранными коленками, локтями и ладонями. Играли в догонялки и «казаки-разбойники», гоняли на велосипедах до изнеможения. Бесконечная свобода от забот, решений и какого-либо смысла!

Зимой соседи, очищая снег около своих домов, скидывали его в сторону, формируя огромные сугробы, мы прорывали в них ходы-подземелья и ползали внутри, как червяки. Приходили домой с примерзшими к одежде кусками снега в несколько слоёв, в прихожей мама обивала это веником, и только потом можно было попасть в жар дома, развесить мокрые вещи по батареям и бежать есть блинчики с мясом и пить сладкий чай.

Одним зимним январским вечером, в годовщину свадьбы родителей, мама подарила папе музыкальный диск (они тогда только появились и после кассет казались волшебством). Эта радужная лепёшка содержала в себе сборник американских романтических баллад 80-х годов. Мы с братом хихикали над этим любовным подарком и песнями. Чуть позже мама включила диск, и медленные, романтичные баллады стали обволакивать нас, комнату, улицу и всё, что было дальше. Я качалась на качелях, висевших в дверном проёме, брат копошился в машинках, комментируя свою игру. В комнате был теплый, приглушённый свет, родители покачивались под «Lady in Red» в медленных совместных движениях, подпевая на припеве. Папа почти не попадал в ноты, но очень старался, запрокидывал голову, зажмуривал глаза. Мама тоже зажмуривала, но попадала идеально, как всегда. Родители поглядывали то на меня, то на брата таким особенным взглядом, он искрился и внушал – этому никогда не будет конца, мы всегда вместе. Я качалась, смотря на них, и что-то во мне зарождалось. Что-то хорошее. За окном с замиранием падали большие белые хлопья и, оставаясь на каждой ветке, превращали деревья в снежный свитер. Все песни с этого диска мы потом, конечно, до дыр заслушали и выучили. Пели кривым английским Sade и всех остальных.

Через три года мы переехали в Москву и этот диск забыли. Случилась совершенно новая жизнь. Тот зимний вечер навсегда сохранил и уютно закутал в романтические баллады самую светлую часть нашей маленькой дружной семьи. И, если становится совсем темно, я закрываю глаза, а там это воспоминание-светлячок.

В комнате солнечно, чисто, открыто окно, и у нас с папой есть серьёзное задание, которое мы с азартом выполняем. Нужно спеть в микрофон песню, и она запишется на плёнку магнитофона. То есть, по-хорошему, нужно обязательно сделать это с первого раза, потому что плёнка имеет свойство заканчиваться и стоит денег – так объяснял папа. Наши с ним партии из мультика «Бременские музыканты», который я очень люблю – папа Трубадур, а я Принцесса. Сначала мы слушаем, как поют из винилового проигрывателя герои мультфильма, потом играет только музыка, и каждый из нас должен исполнить партию, под запись. Папа спел свою часть, поставил на паузу музыку и спрашивает меня: «Ты готова?»

Я говорю: «Да!»

Он: «Даш, ты точно готова?»

Я: «Да, точно, пап! Готова!»

Идёт мой проигрыш, и потом тишина для моей партии. Тишина всё длится и длится, а я не могу вымолвить ни слова. Папа смотрит на меня выпученными глазами, микрофон такой огромный, и я, боясь всё испортить, продолжаю молчать. Папа нажимает паузу, молчит.

Я говорю: «Давай ещё раз попробуем, я что-то не смогла».

Он говорит: «Хорошо, давай. Готова?»

Я: «Да».

Мы снова слушаем партии артистов, как они поют, потом проигрыш, папа поёт свою партию. Внутри меня спокойствие, я не волнуюсь и слушаю, но ощущаю, как внутри меня зародилось любопытство – а что будет, какая будет реакция, если я снова не буду петь?!