Валерия Нарбикова - Два романа. Инициалы. Султан и отшельник

– Это обо мне, – упрямо сказала Урна, – все его книги обо мне.

А Ночная библиотека – черновик.

Но собеседница ее не слушала, твердила свое:

– Очень странные диалоги, построены по принципу «дефиса», то есть слова, в прошлом или совсем не родственники или вода на киселе, соединяются черточкой и становятся вдруг самыми близкими.

– Не понимаю, – сказала Урна, потому что не следила.

– Ну как же, помните? – с превосходством начала Тамара Таракан, потому что она помнила, а Урна – нет. – «А в чем ты родился? – а с кем ты родилась, – это не мой вопрос, – и не мой».

– Все не то, – сказала Урна, – все не то. Вы, конечно, понимаете, как написано, но не понимаете, о чем. А речь идет о лете. И чтобы узнать, родственны слова или не родственны, нужно выделить у них корень, а лето – самое подходящее время для этого. Вот и все. Отсюда и диалоги, и остальное. Например, из всего немецкого словарного запаса для обращения к любимому я бы выбрала: Der Einzige und seine Eigentum, а смысл этой фразы мне не важен, потому что, подклеивая Штирнера, Сокра глухо и совершенно равнодушно прочитал название, и, может, мне только показалось, но, может, и нет, но я ответила: «И я тебя тоже люблю», и он не удивился, а значит, не показалось.

Рамкой акварели служило сиденье для унитаза, не новое, но вполне пригодное и для унитаза.

– Я об этом не подумала, – сказала Тамара Таракан.

– Глядя на вас, мне все кажется, что вам дует в голову, – сказала Урна.

– Я должна аккуратно обращаться с головой, может перегореть вольфрамовая нить.

– На вас тратят деньги мужчины? – спросила Урна. – У вас красивая грудь.

– Летом? – разволновалась Тамара Таракан.

– Она у вас круглая круглый год?

– Летом! – уже ничего не соображая, ответила та.

– А я думала, круглый год, – сказала Урна.

– Зачем ты так? – сказал Бр, когда они с Урной остались вдвоем.

– Все равно неудачно, и главное, ничего не меняет.

– А я думал, тебе приятно будет поговорить.

– А мне вот неприятно, – отрезала Урна.

– Ну что же, Урна, ты права, это ничего не меняет, и ты останешься здесь. Хочешь, ревнуй меня, хочешь, нет, но для ревности она вполне подходит, как тебе кажется?

– Что, тебя к ней, – ухмыльнулась Урна.

Бр подошел к Урне и обнял ее.

– Не надо так говорить, – сказал он, – сегодня – санитарный день и улицы пустынны, закрыты магазины, ничего не продается, и можно свободно гулять и читать вывески: санитарный день, санитарный день.

– Ну, что ты говоришь! И тут еще эта, – Урна кивнула на кукол вообще, – приходит. Все меня развлекаешь?

– Нет, Урна, мы уже живем, – сказал Бр.

Еще несколько часов подряд они сидели и чистили друг друга в полном молчании. Потом Урна покрасила ногти.

– А что, разве меня нельзя ревновать? – ни с того, ни с сего спросил Бр.

– Что ты за человек! – сказала она, забыв, что он не человек, и испугалась сказанного. Но Бр, кажется, не придал этому никакого значения, а только переспросил:

– Значит, нет?

– Кто-то, наверное, может, только не я, – ответил Урна.

– Не ты?

– Не я.

– Кажется, понял, почему! Кажется, понял, – и он хотел сказать, что именно он понял.

– Не говори! – вскрикнула Урна.

– Нет, я скажу, – сказал он.

– Не говори, – взмолилась она, – я попробую, но, может, не к ней? – попросила умоляюще.

– Другой у меня нет, – сказал Бр.

В санитарный день они вышли поздно. И на ближайшем доме Урна прочла смазливое объявление. Кто-то менял комнату восемнадцати с половиной метров в общей квартире, и даже не на первом этаже, и не на последнем. Видимо, с солидной ванной. Слово «общая» ей особенно понравилось, она повернулась к Бр и сказала:

– Давай, давай ее получим, поменяем, или как это делается.

Ей чем-то приглянулась эта квартира, вдоволь наполненная людьми.

– Нельзя, – спокойно ответил он, – мне нельзя, я должен жить там, – и он показал на церковь.

– Ты будешь счастлив со мной, – лепетала Урна, – я тебе клянусь, в этой комнате, в общей квартире, сделай это. Я что-то припоминаю, когда-то такое уже было, я хочу повторения.

– Нет, – покачал он головой.

Она еще немного попричитала и затихла.

А день был действительно чистый. Больные деревья аккуратно перевязаны. В дорогих красивых оправах плыли облака, и лужи имели правильную форму. Меланхолическая корова заела сено черемухой, и от нее запахло черемухой, глаза устали и поползли на четвереньках.

Поцелуй – нет поцелуя, поцелуй – нет поцелуя

– Все очень просто, – сказал Бр, – все очень просто. Сначала тебя не было. Это простительно. Потом я узнал, что ты есть. И какая чушь, что героиня должна быть с героем, а не с автором, и я подумал, пусть лучше с автором, то есть со мной, так даже лучше, нет, курить я не буду, нет, не потому что церковь. А дальше, твой Сокра, то есть мой герой, думает, что ты с ним, и он прав. А ты со мной, налить тебе? Видишь, я не записываю «налить тебе», а на самом деле к тебе обращаюсь, так налить? Налью. И герой оказался в дураках. Ты со мной. У нас с тобой свидание. Автор сидит со своей героиней, это происходит на самом деле, – от этой мысли Бр совершенно одурел, – ты только никому не говори.

– Пьяный ты еще хуже, – отвернулась Урна.

– Урна, Урна, ты не то говоришь! Это первое свидание автора с героиней, я напился, конечно, по-свински, то есть выпил немного, я не должен был… но ты моя героиня, я твой автор, а мы сидим запросто, и я могу до тебя дотронуться, Урна!

– Отстань же, – отвернулась резко.

– Я не буду, но я могу. Поцелуй меня сама!

– Нет.

– Я хочу, чтобы ты сама, Урна, не чтобы я написал «поцеловала», и гак бы и было, а чтобы ты сама.

– Ты получаешь зарплату два раза в месяц?

– Два. Первый раз по маленькому, второй – по большому.

– Ты мне мог бы дать немного денег, взаймы, конечно? – спросила Урна.

– Конечно. Конечно. Мне приятно, моя же героиня просит у меня же деньги, у меня в голове сейчас концерт для скрипки Моцарта, играет какой-то немец, ты слышишь его?

– Нет, не слышу. – Урна подошла к стене и прочитала стишок:

Андрей Белый ест ананас спелый,

Саша Черный – гнилью моченный, —

она не поняла и вернулась на место.

– Ты прочитала, – почему-то воспрянул Бр, – да, по-моему, конкретность здесь уместнее: не просто белый, а Андрей Белый, не просто черный, а Саша Черный. Но сейчас такая минута, Урна! Мне нравится плакат: «Осторожно, высокое напряжение, опасно для жизни!»

Бр отрубился и заснул. Он спал так, что из Пушкина не разбудишь.

Урна воспользовалась этим и позвонила Сокра. И через минуту она уже с ним говорила, и через пять минут он уже был в метро.