Иван Иванов - Трансвааль, Трансвааль

– Ну, завели, братцы, свои шарманки! – возмутилась Аля.

Чтобы хоть как-то досадить мужу за его, как ей и на самом деле думалось, обман, она под видом спасения от шума взяла подушку и ушла в другую комнату спать на диване. В дверях еще и язык укоризно показала: спи теперь, мол, один, как у себя на пароходе: «в ящике».

Мужу же-рыбарю шумовые помехи, пока были до лампочки. В первые дни по приходу из рейса, после пароходного машинного гуда, наоборот, тишина давит на уши – до колик.

Убаюканный взрывами мотоциклетной трескотни под громыхание ударной музыки и обволакиваемый благими помыслами о предстоящем отдыхе на курорте, он вскоре забылся от всех душевных забот о ближних и любимых. И о своей нелепой напасти с зубами. А главное, после курорта у него останется еще отгулов и на родные палестины, куда он с загорелой и счастливой женой, как снег на голову, нагрянут – добирать здоровья уже на песчаной натоке своей Бегучей Реки Детства. От такой выстраданной в море заслуженной благости к расслабившемуся рыбарю пришло успокоение и он не заметил, как его подняло в заоблачную гулкую синь.

…Серебристый лайнер, обвально грохоча пламенем из закопченных сопел-ноздрей, словно огнедышащий Змей-Горыныч с нахрапом вламывался в заповедные выси Господни.

Внизу уже завьюжило и небесная поземка замела земные стежки-дорожки. Рыбарь, беззаботно посматривая в иллюминатор, похожий на судовой, наконец-то осознает себя дачником, отчего на душе у него – праздник пресветлый! Оно и понятно, впервые летит к морю – не работником его, а егогостем, среди таких же, как и он, не обремененными трудовыми заботами людей. И в нем сама запелась навязчивая с утра песенка: «Теплоходом, самолетом…»

Поет рыбарь-дачник, как соловей, заливаясь на зорьке, и вдруг слышит пронзительный звонок. «Откуда взялся в небе трамвай?» – недоумевает он. И тут же отчетливо узнает голос жены:

– Где расписаться?

Потом он услышал, как хлопнула входная дверь. «Неужто она под расписку шагнула в небо?!» – ужаснулся муж и окончательно проснулся.

В спальню вошла Аля – серьезная и чем-то озабоченная:

– Из деревни пришла срочная телеграмма, – сказала она, подавая мужу телеграфный бланк.

Иона Гаврилыч резко сел в кровати, пробежал взглядом по тексту и, как говорят моряки в таких случаях, «не врубился»:

– Да выключи ты эту, чертову шарманку! – осердясь, выкрикнул он жене, показывая на радиоприемник – напротив у окна. И тут же догадался, что бушующая какофония за окном – это веселые штучки-дрючки неуемных великовозрастных братцев-соседушек. Чтобы перешибить их сумасбродство, он стал громко читать: – «При смерти дядя-крестный приезжай блудный сын не мешкай ежель хочешь встренуться с ним на этом свете».

…За окном внезапно полыхнула искристо-голубая молния, выбелив во дворе вековые дубы, будто накинув на них саваны из льняного суровья, и тут раскатисто ударил гром. Можно было подумать, он, небесный разбойник, давным-давно сидел верхом на крыше, хоронясь за трубой с поднятым всесокрушающим молотом, чтобы разом накрыть рушителей тишины. И верно, ни мотоциклетной трескотни, ни хриплого воздыхания за окном больше не было слышно. Тихо стало. И в наступившей тишине как-то громко послышались слова Али, хотя она и сказала их как бы про себя, полушепотом:

– А как же теперь с путевкой к Теплому морю?

– Да плюнь ты на эту чужую бумажку… – вскипел муж, вскакивая с кровати. – Теперь, милушка, поедем, как и было задумано – к «теплым» мстинским берегам, где нас ждут-не дождутся! – Он хотел было в утешение обнять жену, но та упрямо вывернулась из-под руки и ушла снова к себе в комнату, на диван, оплакивать в подушку привалившуюся было свою голубую мечту побывать на курорте.

Муж же, напротив, окрыленный неурочной побудкой, подошел к окну, распахнул настежь створки рамы, и в спальню, паруся легкими шторами, вместе с вечерней прохладой ворвался ликующий шум напористого дождя, который как бы смывал с рыбаря дальнего заплыва его окаянную адаптацию – к тверди земной, после каторжного моря.

И он снова, в который уже раз на дню, молитвенно воздал хвалу Создателю нашему за его неисповедимые земные деяния:

– Господи, хорошо-то как, а!.

…И вот, вместо того, чтобы лететь самолетом отдыхать к Теплому морю по премиально-дарственной путевке расщедрившейся родной «Рыбкиной конторы», Иона Веснин, вконец очумевший от океанских просторов за долгий «спаренный» рейс, длившийся без малого целый год, будто в душе запел: «Вода, вода, кругом вода. Вода, вода, шумит вода!»

Уже на второй же день по приходу в родной порт сел в междугородный (ныне международный) автобус-«экспресс» Таллин – Новгород (Великий) и в ночь отбыл к зеленым кручам Бегучей Реки своего Детства. На последний поклон к дяде-крестному, лежащему, как извещала «срочная» телеграмма, на смертном одре…

…С щекотно-обморочным говорком мягко шуршат колеса по нагретому за день асфальту. Нескончаемой лентой стелются бессчетные километры. За окном автобуса то промелькнет подступавший к шоссе темной стеной снулый ельник, то широко разольется парным молоком укрытое густым туманом поле или луг.

По старой своей профессиональной шоферской привычке он не мог спать в автобусе. Чуть только смежит веки, как ему начинало блазнить, будто бы сам сидит за рулем, и машину тянет в кювет. Особенно, когда шофер резко притормаживал перед зазевавшимся со сна зайцем посреди шоссе в полосе света фар. А когда не спится, в голову-то чего только не прибредет, о чем только не подумается из прожитого жития-бытия…

Ехал с шиком отпускник в родные палестины, а в думах, от нетерпения долгожданной встречи с однодеревенцами, где один другого причумажнее, словно бы перелопачивал свою автобиографию с подробностями. Какую ему не единожды приходилось излагать укороченно в анкете личного дела при оформлении выездных документов на загранплавание.

«Родился я, Иона Веснин, в 1929 году…»

А если излагать с подробностями, как иногда накатывало на него, то родился он в разломное для русской деревни время, в преддверии сотворения колхозов, на берегах Бегучей Реки, пока еще незамутненной, игриво-молодящейся, на каменных перекатах девы-Мсты, помолвленной на веки вечные самим патриархом лесисто-речного края – Синь-озером Ильмень! – с полноводным и величавым Волховом, вхожим без «стука» в закатные дали…

А если еще точнее сказать, родился он в веселой во все времена деревне с чудным названием «Частова-Новины» (колхоз имени Ворошилова). Вольно располагаясь средь обширных болот ягодных и медноствольных звонких боров – знатно грибных. В полста километрах от Града Великого (Новгород-на-Волхове), еще недавно непролазно-ухабистой, кривой дорогой до большака, служившего (и поныне служит), живой «пуповиной» между двух равнозначных российских столиц… И сносно обустроенной с асфальтовым покрытием в «застойно-застольные» годы, когда областная новая знать, большая и малая, вошла во вкус дачного сервиса, чему способствовала ниспосланная самими небесами благодатная мстинская природа…