Мария Северская - Фантомные боли

Ник кивнул.

– Устала, Лисенок? – спросил он.

Она вопрос проигнорировала.

– Если я лисенок, кто тогда ты?

Парень усмехнулся, посмотрел на нее и вдруг скорчил страшную рожу:

– Серый зубастый волк!

– Не серый и вовсе не зубастый. – Она вглядывалась в него серьезно, изучая. – Пойдем, покажу.

Девушка потянула его за руку прочь от вольера с лисами.

Остановились перед клеткой с волками.

Звери были тощие, буро-коричневые, облезлые и совсем не страшные, похожие на дворовых собак. В их глазах пеленой застыла неизбывная тоска и обреченность. Как и лиса, волк и волчица гуськом бегали по вольеру – туда-обратно, туда-обратно, от стены к стене.

– Вот он ты.

Теперь парень смотрел на нее серьезно, как на взрослую – равную.

– Смотри-ка, угадала, – произнес он наконец.

То, что Ник – гений, она поняла в день, когда он впервые пригласил ее к себе домой.

Во дворе, куда окнами выходила его сталинка, вовсю цвели липы. В воздухе стоял густой одуряющий аромат. Ей казалось, его можно черпать ложкой и отправлять прямо в рот – и этого хватит, чтобы насытиться.

Она дышала глубоко, всей грудью, заполняя легкие, каждую клеточку, стараясь запомнить – и этот запах, и этот день с его солнцем, голубым безоблачным небом, насыщенно-изумрудной травой.

Ник толкнул дверь подъезда, и они вошли в сумрак. Тут было прохладно, особенно после разогретого воздуха улицы. Под ноги как-то слишком быстро прыгнула лестница. Девушка споткнулась, и парень поддержал ее за локоть.

– Тут всегда темно, особенно вечерами, – сказал он. – Вечно выворачивают лампочки.

Квартира была на самом верху – трехкомнатная, с высоченными потолками, с огромным, каменным, с колоннами по краям балконом, с массивной антикварной мебелью и витающей в воздухе пылью – Ник не считал нужным особенно следить за порядком.

Навстречу из глубины коридора выбежала крупная черно-седая собака с изящным, тонким костяком и длинной шелковистой шерстью.

Афганская борзая, поняла девушка.

– Знакомься, это Бранд, – парень потрепал пса по голове. – Он вообще чужаков не очень жалует, так что ты с ним поосторожней первое время, – в его голосе ей послышались извиняющиеся нотки.

Впрочем, афган принял ее сразу, как родную, обнюхал, лизнул руку.

«Это, наверно, потому что от меня Вестой пахнет», – решила девушка.

– Проходи, – Ник тем временем скрылся в одной из комнат. – Чувствуй себя как дома. И расслабься, никто тебя тут не обидит, я живу один.

– А родители? – пискнула она.

– Родители за границей. Отец работает в посольстве, мать с ним. – Тепла в его голосе не чувствовалось.

– Ого! – выразила восторг она. – Значит, ты часто ездишь по Европам?

Парень улыбнулся:

– Не так уж и часто. А если совсем честно, то редко. Некогда мне. Учиться нужно.

Она замерла на пороге комнаты. Это оказалась художественная мастерская. Окна во всю стену, море света, у стены стоят большие холсты. На круглом столе тюбики красок, какие-то баночки, коробочки, губки, тряпочки.

– Хочешь посмотреть? – спросил Ник.

– Хочу, – ответила девушка.

Да, он был гением. Она поняла это с первых же минут в этой комнате, с первого же холста, который он выудил наугад из кучи у стены. Краски живые – пожалуй, даже живее реальных, природных, сюжеты – словно окна в параллельные миры.

Она не смогла сдержаться, озвучила свое мнение.

Ник фыркнул, невесело как-то рассмеялся:

– Ты, Лис, не видела работ настоящих гениев. Я – так, жалкое подобие.

Она со всем пылом своей души бросилась его разуверять, доказывать, убеждать.

– Прекрати! – взмолился парень. – Разве это важно: гений – не гений. Мне просто нравится рисовать. Порой мне кажется, что я жив, только когда рисую.

Позже, когда они пили обжигающий крепкий чай на его просторной кухне, она спросила:

– Почему ты стал со мной общаться, я же сильно младше?

Он задумался, глядя в глубину чашки, туда, где вертелись в бешеном вихре черные чаинки.

– Ты настоящая. Такая, какая есть. Не корчишь из себя принцессу, не рисуешься. Живая. Ты словно моя сестра-близнец. Мне легко и спокойно в твоем обществе. – Он поднял на нее глаза. – Видишь ли, мы с тобой одной крови. – Улыбнулся, словно извиняясь. – У меня мало друзей. А тебя я чувствую, понимаю, что тобой движет.

Она кивнула.

Больно царапнуло слово «сестра», но она решила обдумать это после, когда останется одна.

– Я рада, что мы подружились. У меня тоже туго с друзьями.

– Марта, мы обедать сегодня вообще будем?

Она молчит. Знает: вопрос риторический. Конечно, они будут обедать, картошка-то уже почти сварилась, да и котлеты готовы. Зачем тратить слова, голос на объяснение очевидного?

– Марта?

Он не успокаивается, повторяет из комнаты, словно попугай. Долго так может.

Марта, Марта, Марта.

Зовут ее так. Уже тридцать лет прошло с того дня, как ей это имя дали. Хотя порой она до сих пор пропускает его мимо ушей, особенно когда задумается. Словно и не ее кличут.

Говорят, имя красивое. Говорят, даже необычное. Но мало ли, что говорят!

Она смирилась с ним, посмотрев лет в тринадцать фильм с молодым Машковым – «Аляска, сэр!» было написано крупным курсивом на афише кинотеатра. Отличный фильм, как тогда показалось, про любовь – настоящую, которая сильнее обстоятельств, революций, смертей.

Надолго запал в душу герой. Надолго запомнилась героиня – ее тезка. Хотелось, когда вырастет, стать такой же яркой, изящной, утонченной – настоящей женщиной, от которой без ума все мужчины.

Выросла – и не стала. А вот мелодия из того фильма – пронзительный, бархатный саксофон – до сих пор иногда приходит в снах, словно напоминая о том, что не сбылось, что было обещано, но не случилось.

– Иди, все готово, – крикнула Марта и неприятно удивилась тому, что диалоги изо дня в день одни и те же, словно они куклы – большие набивные пупсы, в чьи животы вставлены микрочипы, на которых записаны стандартные фразы типа: «Мама», «Папа», «Меня зовут Алена» – и схемы таких же стандартных действий.

Игорь пришел, когда все уже остыло. Всегда он так – сперва торопит, спрашивает через каждую минуту, как будто сейчас скончается от голода, а потом медлит, сидит, уставившись в свой ноутбук, не в силах оторваться от сетевой компьютерной игры, а еда на столе превращается в холодные помои.

Марта ела быстро и молча. Привычка разговаривать за столом всегда ее раздражала – ни побеседовать с удовольствием, ни поесть. Даже вкус пищи стирается.

Он что-то рассказывал про события в игре, сыпал непонятными терминами. Марте казалось, он говорит сам с собой, для себя, ведь она совершенно не в теме и уже неоднократно это ему объясняла. Настолько неоднократно, что повторять надоело, и теперь она ловила себя на том, что мозг привычно уже отключается, слова проносятся мимо сознания, не задевая его.