Марина Тмин - Лагеря и этапы

После дождей появлялось и еще несколько развлечений, всеми высокочтимых. Как то: носиться на велосипеде, обдавая брызгами всех вокруг, босиком топтаться по нагревшимся лужицам на асфальте, но самое мое любимое – разувшись идти на озеро.

Дорога не просыхала долго из-за того, что практически все время находилась в тени, и даже спустя неделю после дождя грязь была непроходимая. Простые смертные канатаходили по принесенным бревнам и доскам. Мы же с двумя девочками москвичками, К. и Н., не искали легких путей. Скинув тапки, мы лихо бросались штурмовать грязное месиво и шли напрямик, увязая в грязи по голень, а иногда проваливаясь и по колено. На озере мы рассказывали всем, что грязевые ванны удивительно полезны для кожи ног. В доказательство своих слов усаживались на песочной части пляжа и часами размазывали сырой песок по ногам, украшая его аккуратненькими всевозможными башенками, капельками и прочими изысками. Обратно в лагерь добирались тем же способом. Так что после купания нам приходилось еще раз хорошенько отмывать всю налипшую на обратном пути грязь. Но, по-моему, мы даже из этой нудной процедуры умудрялись сделать увеселительное мероприятие.

С водой мы в целом были на короткой дружеской ноге. Постоянно изнывая от жары, да еще и в совокупности с постоянной беготней, мы изобретали миллионы различных способов использования воды, помимо классического умывания и вечернего мытья. Сначала это были невинные поливания через дырки в бутылочных крышках, за ними в ход были пущены: бутылки без крышек, стаканчики, ведерки, обрызгивания из колодца, пятилитровые бутыли. Дошло и до того, что после одного особенно бурно отмеченного дня рождения младшего брата того самого московского умника, нас поливали из шланга, высунутого из окна столовой. Ребята студенты, помогавшие на кухне, решили, что раз уж мы почти целиком мокрые, намочить нас с ног до головы будет замечательной идеей. Мы хохотали как ненормальные, пока ледяные мощные струи воды хлестали нас, разгоряченных, со всех сторон. А потом со всех ног ринулись на озеро. Купаться было уже не так весело, мокрая одежда стала невероятно тяжелой, полотенца быстро отсырели, так что согреться было трудно. Зубы от холода отбивали дробь, невзирая на яркое солнце, и мы,– кучка промокших щенят,– плелись по дороге в лагерь, которая, как назло, казалась еще длиннее, чем обычно.

Из раннего помнятся драки за место на карусели, особенное, козырное, непонятно отчего – без одного поручня. Я всегда старалась занять его вперед всех, потому что мне казалось, что оно предназначено именно для меня. Не такое, как все, необычное, уникальное и желанное. Желанным, мне думается, оно стало именно из-за того, что я всегда так стремилась сесть на него. Особого удобства не было, тем более, если раскручивались сильно, но борьба всегда шла не на жизнь, а на смерть. Как-то раз мы сильно с кем-то поругались из-за этого, и в запале мой оппонент сказал: « На нем же не написано, что оно твое! Почему мы вечно должны уступать, даже если прибежали первыми?!». Естественно, первым делом после этой ссоры я стащила у мамы маркер и жирным шрифтом в нескольких местах подписала, что это сидение – моя неоспоримая собственность. Дух соперничества от этого ничуть не убавился, но зато я могла говорить: « На нем написано, что мое».

Великое множество часов было просижено на этих каруселях, в компании, с книгами, за серьезными разговорами или пустой болтовней, в игре в «космонавтов», или вялом крутке раз в пару минут. Но не меньше мне нравилось сидеть там одной, глядя наверх, на нежно-голубой кусок неба, обрамленный могучими сосновыми лапами, кристально-чистым, или с неторопливо проплывающими облаками. Многое изменилось с той поры, но я знаю наверняка: если вы сядете на карусель между зеленой и кирпичной дачей, на место с одним поручнем, и поднимете голову, вы увидите то же самое небо, среди тех же сосен, и сработает машина времени, заставляя колесики вечности крутиться в обратном направлении. Тогда вы сумеете окунуться, на сотую долю секунды в волшебную сказку. Разглядите этот малюсенький кусочек, может быть, самый прекрасный и самый вечный из всех, на который смотрели дети и взрослые семьдесят, пятьдесят, сорок, двадцать лет назад. На который смотрела и я. И, скорее всего, вы услышите громкий смех и далекие веселые голоса.

– Кто последний до карусели – тот лошара,

– Бежим скорее, наши места освободились!,

– Ребята, столовую открыли!.

На этой самой карусели мы сидели в десятом году, во время лесных пожаров. Год вообще был не из самых удачных. Порыв ветра унес наш матрас, я как-то неудачно приземлилась папе на шею, когда он подкидывал меня в воде. Какая-то незнакомая девчушка из соседнего лагеря потеряла кепочку и громко плакала, стоя на полпути от озера до асфальта. « Мама сказала, что убьет меня-я-я, если я не найду кепочку-у-у», простонала она, захлебываясь слезами, и мы вернулись вместе с ней на пляж, но вместо кепочки мы обнаружили утопленника. Первого и единственного, виденного мной за все эти годы. Так никто точно и не узнал, что произошло, нас быстро увели с места событий, но зрелище напугало нас всех ужасно. Еще долгое время я не могла спокойно смотреть на покрывала, которыми застилали постели в лагере, поскольку именно таким и было накрыто тело. Да и купаться я еще несколько лет лезла с опаской.

В то же лето в Рязанской области начались лесные пожары, где-то в двадцатых числах июля. Горело много и сильно, но нас это нисколько не волновало. Мы сохраняли спокойствие ровно до тех пор, пока в один прекрасный вечер не прибежал в одних плавательных трусах отец лагерной медсестры. Он вломился в женский душ, и без замедлений, в чем мать родила, процессия понеслась собираться. Они уехали первыми. Как выяснилось немного позднее, горело соседнее село, буквально в десятке километров от лагеря. Сразу нашлись добровольцы – тушить, рыть траншеи и всеми силами пытаться задержать огненную массу, пожиравшую один гектар леса за другим с неимоверной скоростью. Паника охватила всех моментально, все кинулись паковаться. Дети только путались под ногами, а может, просто не до конца понимали, что происходит. Только переговаривались еле слышно, примостившись все дружно на карусели и вокруг нее.

– Криуши горят,

– Или уже Передельцы,

– Это все торфяные болота,

– Может, в карты?

– А что, если до лагеря дойдет?

– Да не каркай, лучше музыку включите.

Кто-то включил музыку, и под тогдашние хиты мы сидели, притихшие, и каждый думал о своем, но одновременно об одном и том же – а что, если..?

Тот вечер точно и сам расплавился от невыносимого жара, ему не было ни конца, ни края. Небо, обычно такое ясное, раскалилось до ярко-красного, а затем и бордового цвета. Казалось, что мы окружены огнем, кольцо затягивается все плотнее, и в любую минуту языки пламени могут охватить близ стоящие деревья. Но этого не случилось. В начале двенадцатого за нами приехали университетские автобусы, чтобы эвакуировать тех, кто не мог вернуться своим ходом. Я была рада, что у нас нет своей машины. Было намного спокойнее и приятнее ехать с друзьями, которые молчали о том же, о чем и все. Говорили тогда совсем мало, тихо и о чем-то отвлеченном. Когда выехали на трассу, тишина стала и вовсе гробовой, на пару мгновений. Зрелище поистине впечатляющее, завораживающее, жуткое и нестерпимо печальное. Слева – пламенеюще-красный смог, густой, точно можно разрезать ножом. Не видно и на десять метров вперед, несмотря на включенные фары.