Юлия Донская - Рассказы. ПРОСЕБЯТИНА

Сюжет сна – вариации на тему: «Я летаю на параплане и счастлива».

Изредка я парю одна, но в основном это тандем с парнем из института, назовём его Тимур. В обычной жизни он мне совсем не нравился, какой-то невзрачный, но во сне у нас бурный роман.

Надо заметить, что он летал на парапланах не только в моих снах, но и в реальности. Время от времени я слышала, как он довольно занудно рассказывает об этом кому-нибудь на перемене, а ночью мы снова летали, и это было прекрасно.

Так продолжалось несколько месяцев: ночью мы вместе, а утром мне доставался только рассеянный взгляд, скользящий мимо меня… Это было неприятно. Сны начинали меня раздражать, затем превратились в настоящую пытку. Пусть бы не было совсем этих счастливых снов, лишь бы не видеть по утрам его равнодушный взгляд, который становился таким убийственным лишь вследствие контраста с ночными влюбленными полётами.

Меня мучил только один вопрос: когда это закончится? Ответа, как обычно, не было, поэтому я приняла решение сделать всё что угодно, лишь бы прекратить затянувшуюся двойную жизнь, избавиться от этих снов. Рискнула: а не решить ли проблему, как в сказке, ведь как ещё можно повлиять на сны?

Моя логика, соответственно, была сказочно проста: если он меня поцелует, то я наконец проснусь, следовательно, когда я очнусь от сна, то пропадут и мои ночные видения, жизнь станет однозначной и, значит, мне сразу станет легче.

– Тимур, у меня к тебе срочное дело.

– У тебя ко мне? Дело?

– Именно. Нужна твоя помощь.

– По физике, что ли? С лабораторными?

– Да… в каком-то смысле… Мне нужно, чтобы ты меня поцеловал, а потом я тебе все объясню.

– Ты в порядке?

– Если бы я была в порядке, я бы тут не стояла, понимаешь? Очень нужно… Спасибо.

Так закончились мои сны про парапланы и остались только изредка горящие самолёты.

А мы с Тимуром стали встречаться. Оказалось, что сам он с большим интересом относится к снам и практикует осознанные сновидения.

– А что это вообще такое? – пыталась я понять, – и как это делается?

– Осознанные сновидения – это что-то типа ощутимой фантазии. Нужно во сне понять, что ты спишь, а после создавать всё, что пожелаешь!

– И как понять, что ты спишь?

– Это как раз самое сложное, – объяснял мне Тимур, – поэтому тебе нужен какой-то знак, подсказка, повторяющийся элемент, чтобы ты догадалась.

– У меня есть падающие самолеты! – обрадовалась я.

– Отлично, попробуй это, – согласился Тимур.

– Ладно, – ответила я, потом села в автобус и поехала домой.

По дороге обдумываю эту идею и гляжу в окно, там как раз летит самолёт, надо начать тренировку. Для этого нужно каждый раз, когда видишь самолёт в реальности – предполагать, что это сон. Отлично! Допустим, что это сон. Вдруг самолёт и вправду начинает падать. Какого черта?

Это не пассажирский самолёт, как раньше, а маленький самолётик, который обычно сбрасывает парашютистов над Тушинским аэродромом. Он падает. Ужас! Не может быть! Это реально, – думаю я и просыпаюсь.

– Тимур, ну как же так? Что я должна была сделать, ущипнуть себя?

– Нет, это не работает. Надо подпрыгнуть – если это сон, то ты слегка взлетишь.

Позже мне удалось проверить метод подпрыгивания, и он, действительно, работает, но я ни разу не смогла его применить в снах про самолеты. Никогда.

Напротив, каждый раз я просыпалась с мыслью – это реально! Видимо, тогда это был единственный доступный мне ответ. Горящий самолёт продолжает падать – это реально, что бы это ни значило!

С Тимуром мы вскоре расстались, о чём я впоследствии жалела, но по-другому в то время я просто не могла. Почему мы расстались? Объяснить трудно: он меня любил, ни в чём мне не отказывал, может быть, как раз поэтому?

Всё было слишком спокойно, по-семейному, даже местами нудно, а мне всегда больше нравились встряски, чуть больше драматизма, чтобы было нескучно. Одним словом, мне понравился другой – некто Юрий.

Юрий оставил неизгладимый след в моей жизни в буквальном смысле этого слова – шрам.

Однажды мы запускали с балкона фейерверк. (Идиоты, конечно, да что уж теперь…)

Точнее эта штука называлась «Факел красного огня»: она не выстреливала, а лишь ярко горела, как хвост взлетающей ракеты.

Я взяла в руку факел, Юра сказал: «Ты неправильно держишь», – затем по ошибке переложил факел другой стороной в мою руку, так, что теперь я держала именно в том месте, где должен загораться огонь. Он крепко сжал мою руку и сорвал петлю.

Такие факелы, как позже я узнала, предназначены для подачи световых сигналов бедствия в тёмное время суток, так что, можно сказать, мы использовали его прямо по назначению. А ещё ими можно разжигать даже очень сырые дрова, потому что, цитируя речь врача ожогового отделения больницы имени Склифосовского:

– Температура горения такого факела составляет около 2000 градусов по Цельсию, – именно этой информацией любезно поделился со мной доктор, аккуратно отрезая въевшиеся в мою кожу куски сгоревшей куртки.

– А какова температура горения ракетного топлива? – могла бы я спросить при других обстоятельствах, чтобы понять насколько близко или далеко находилась от старта, но, конечно, я ничего такого не спрашивала. У меня вообще в голове пульсировало только одно слово: «Больно!»

Лишь через несколько дней ко мне вернулась некоторая способность мыслить и, когда я смотрела на свою забинтованную руку, меня мучили два вопроса:

Первый – сохранится ли на моей ладони линия жизни или же я навсегда останусь для хиромантов человеком без прошлого и без будущего?

И второй – что хорошего я нашла в этом парне?

Может, имя?

Прошло ещё лет семь. Жизнь несколько раз кардинально поменялась, а самолеты, хоть и очень редко, но все же падали.

Один незначительный случай пролил свет на все мои авиакатастрофы, и я наконец-то смогла сделать хоть какие-то выводы.

Я планировала встретиться с новым знакомым – кажется, мы собирались пойти в кино. Он должен был зайти за мной и зашёл, но в его планах, судя по всему, кино не значилось.

Он спросил разрешения перед дорогой зайти в туалет – я разрешила. Потом изъявил желание посмотреть планировку квартиры – я согласилась, хотя мне уже было как-то не по себе.

Сам факт, что он находился в моем доме, был очень неприятен, но почему-то я – временами такая решительная – совершенно не могла ничего поделать и даже не могла толком понять, что происходит:

то ли всё в порядке, и мы мило болтаем и пьем чай, то ли здесь происходит начало чего-то страшного, и нужно немедленно это прекратить. Но как это прекратить? И что собственно происходило? – я никак не могла понять и находилась в каком-то странном оцепенении. Казалось, что это никогда не закончится, мой собеседник без перерыва рассказывал довольно мерзкие истории одна другой гаже, а меня всё затягивало и затягивало ощущение какой-то обреченности и невозможности вымолвить ни слова.