Семён Ходоров - Запоздалые цветы. Непридуманные истории

…Прошло десять лет. Виктор жил аскетической жизнью философа-отшельника, отдавая оставшиеся духовные силы воспитанию Дениса. Несмотря на то, что он был избран по конкурсу заведующим кафедрой, написал учебник и несколько монографий, полностью посвящая себя научному творчеству, скоротечное время не залечило душевную рану. Она лишь перестала кровоточить, постоянно реагируя на невидимые штрихи, рисующие незабвенный образ Леночки.

В один из дней Виктор был приглашён на философский конгресс в качестве основного докладчика на пленарном заседании. Симпозиум проходил в Израиле, земля которого по религиозным канонам именовалась святой. Работу конгресса широко освещали израильские газеты. Так получилось, что в русскоязычной газете «Новости» намеривались опубликовать интервью, взятого у Виктора в перерыве между заседаниями. Его пригласили в здание редакции, располагающегося на живописной тель-авивской набережной, подписать гранки этого интервью, которое завтра должно было появиться на страницах этой уважаемой газеты. Ожидая редактора, Виктор не спеша перелистывал подшивку прошлых изданий еженедельника, обращая внимание на броские заголовки статей, набранных цветным типографским шрифтом. Продолжая перевёртывать газетные страницы, он поймал себя на мысли, что нечто до боли знакомое промелькнуло перед ним несколько секунд назад. Вернувшись назад, к уже просмотренным страницам, он мгновенно почувствовал, как запредельно сузились его кровеносные сосуды, как закружилась голова и как сжалось в крохотный комочек его, не совсем здоровое, сердце. С газетного разворота на него смотрела Леночка, привычно растягивая свои пухлые губы в озаряющую ироничную улыбку. Кое-как справившись с собой, Виктор прочитал название статьи «Русское гетто на земле обетованной» и подпись под ней: Елена Афонина. Подоспевший главный редактор, взглянув на его, покрывшееся нездоровой белизной, бородатое лицо, отрывисто спросил:

– Виктор Евгеньевич, что с вами, вам не здоровится, может быть что-нибудь расширяющее.

Не отрывая от Виктора обеспокоенного взгляда, он быстро извлёк из сейфа бутылку с матовой чёрной этикеткой, наполнил рюмку французским коньяком и протянул её учёному-философу. Виктор, никогда в жизни не потреблявший крепких спиртных напитков, не раздумывая, залпом выпил порцию марочного коньяка, приведя себя, к своему крайнему удивлению, в исходное состояние. Затем, не узнавая фальцетный тембр своего голоса, Виктор не совсем внятно прошептал главному редактору:

– Откуда в вашем еженедельнике фотография Елены Афониной?

– Да это же наша журналистка, очень талантливая и красивая женщина. Нам рекомендовали её из самой Москвы, из редакции «Литературной газеты». Она появилась у нас столь же внезапно, как и ушла, ушла навсегда.

У Виктора шумело в голове, какие-то невидимые молоточки отстукивали в ней дребезжащие звонки. Виктор не знал, что десять лет назад люди из всемогущих органов госбезопасности попросили Леночку поработать в израильской газете, добывая при этом интересующую их информацию. Внедрить Леночку в средства массовой информации Израиля не представляло особой сложности: это было время массовой репатриации советских евреев на историческую родину. Леночка получила необходимые инструкции и заверения, что её неожиданная командировка продлится не более трёх месяцев. Виктор не знал, что люди из органов сыграли на беззаветной преданности Леночки своему отечеству, пообещав ей при возвращении место главного редактора в крупной газете и небывалое денежное вознаграждение. Впрочем, для Елены карьера и деньги были на два порядка менее важны, чем абсолютная и самоотверженная любовь к отчизне. Виктор не знал, что ей было строжайше запрещено сообщать родственникам об отъезде, и, поэтому, её повезли в аэропорт, внезапно посадив в машину при выходе из ресторана. И ещё Виктор не ведал, что Леночке было обещано известить её семью о внезапном отбытии как только это будет возможно. Вероятно так бы оно и было, если бы не трагическое обстоятельство, о котором поведал ему главный редактор.

Он рассказал Виктору, что получив очередное редакционное задание, Елена поехала в приморский курортный город, недалеко от Тель-Авива. Она должна была подготовить репортаж о работе и жизни обслуживающего персонала (горничных, официанток, ремонтников) фешенебельной пятизвёздочной гостиницы «Луна», расположенной на берегу Средиземного моря. Подавляющее большинство этих работников составляли выходцы из Советского Союза. Именно в это время в Израиле бушевала «интифада». Слово «интифада» в переводе с арабского означает восстание. Это было движение сопротивления палестинских арабов против Израиля, которая проявила себя в диких зверствах против мирного еврейского населения. Один из чудовищных террористических актов этой интифады как раз и произошёл в гостинице «Луна», где в этот момент находилась Елена Афонина. После серии многочисленных бесед с работниками отеля, она спустилась в бар ресторана выпить чашечку крепкого эспрессо. Примерно в это же время арабский террорист-самоубийца вошёл в лобби этой гостиницы. В распоряжении террориста был мощный заряд взрывчатки, уложенный в чемодан. На нём был светлый костюм, шляпа и очки. Охрана отеля не обратила на него внимания, приняв, очевидно, за обычного туриста. Террорист миновал бар, где пила кофе Елена, и вошёл в банкетный зал. Бар являлся частью этого зала, в котором в этот вечер собрались около 250 человек для того, чтобы отметить праздник Пейсах. Остановившись у стойки бара, террорист незамедлительно привёл в действие взрывное устройство. В результате погибло тридцать человек, 140 было ранено. Среди погибших, к большому несчастью, оказалась и наша журналистка Елена Афонина, вечная ей память.

Погасив сигару в кремовой пепельнице, имеющей форму ползущей черепахи, редактор «Новостей» закончил своё печальное повествование. Он взглянул на, убитого горем, Виктора, и тихо спросил:

– А кем приходилась вам Елена?

Виктор, с трудом разжимая пересохшие губы, едва слышно прошептал:

– Леночка – это моя жена, которую я безумно любил, люблю и буду любить всегда.

Шеф еженедельника снова наполнил рюмки коньяком и, наклонив, начинающую седеть, голову к столу, глухо продекламировал четверостишие, неизвестного Виктору, поэта:

– Да будет пухом белым для тебя земля,

Пусть ангелы хранят тебя на небе,

Мы помним, любим, по тебе скорбя,

Но до сих пор никто не хочет верить.