Анче Колла - Ладамтам

Вскочил Сундже, вылез в окно. Глядит вокруг – спит деревня, где-то собака лает, птица пролетела, спокойно все. А ветерок знай себе поет: «Амулет надень, три раза обернись, от земли оттолкнись, сам все увидишь». Исполнил Сундже все, как велено, глядь, а вокруг пустошь черная, за спиной, где комнаты хозяйские были, змеиный клубок.

«Я, южный ветерок, мал слишком, колдуны меня не приметили. С тобой пойду, помогать стану, спрячь меня, только не в мешок, боюсь я урагана! Пусти в карман! И бежим скорее, пока ведьмы в змеиных телах не догадались!». Сунул Сундже ветерок в карман и побежал к лесу, не оборачиваясь, стараясь не слушать шипение за спиной. Почернел амулет, но защитил. И солнца в сердце вполовину меньше стало.

Дойти до края земли – много памяти надо. А чем дальше уходил Сундже, тем быстрее забывал лица, слова, песни родной земли. Южный Ветерок в кармане напоминал, что сам знал, но он, по малолетству, дважды всего бывал в краях артиланов, и слышал не больше десятка песен. Да и время уходило, вот уже и осень на исход пошла. Торопился Сундже Таль, совсем почти отдыха себе не давал в пути. С первым снегом в лицо добрались они до озера большого, в лед обутого. Стало быть, еще четверть пути осталась. Ночь полярных земель спрятала небесное солнце до самой весны, ни дороги не видать, ни рук не согреть. А и торопиться теперь можно помедленнее. До середины зимы всяко успеется. Присел Сундже на берег, костер развел, подул ветерок, помог. Сон обнимать стал, притих и друг в кармане – отчего не передохнуть? Только на миг закрыли они глаза, а как открыли – что такое? Бледное солнце в лицо глядит, чуть теплыми лучами щеки трогает. Озеро из снегом запорошенного потемнело, таять собрался лед. Откуда же солнце? Разбудил Сундже ветерка, а тот и заплакал по-девчоночьи:

«Эх, ветер-человек, не просто сон нас с тобой сморил! Совсем заколдовать тебя они не могут, а время заставить забыть сумели. Смотри, весеннее солнце проснулось, зиму проспали у озера черного…».

И хоть и не положено то мужчине, а расплакался и Сундже следом. Немного дороги осталось, а времени на нее вовсе уже не было. Черный со змеиной погони амулет бесполезно висел на шее, солнца только на битву и оставалось. Ни еды, ни воды, лишь ураган, еще отцом после летних гроз убаюканный, спал в мешке. Разбудить бы! Но как? Этого человек не знал.

«Солнце!» – прошептал ветерок ему в самое ухо. – «Я к тебе тогда на солнце пришел. Станешь его беречь – опоздаем, сейчас первое дело – успеть». Собрал Сундже остатки теплого солнца в ладони, запел песню ветра, развязал мешок. Зевнул-потянулся ураган. Проснулся. Набрал в грудь воздуха, завыл-загудел, крылья расправил. Оседлал человек ураган, крепко ухватил рукава-поводья, направил к самому краю земли. Вмиг домчали!

…На краю у обрыва в вечность была стена изо льда. Грохнул с разбегу в нее ураган, и рассыпался снежной пылью. Куда ему, глупому, против черного колдовства!

За ледяной стеной, как в клетке, из стороны в сторону медленно ходил седой Ветер. Никогда еще не видел его Сундже таким несчастным и слабым. Отец, какого он с детства знал, разметал бы в осколки эту стену. А теперь же старым гляделся большой ветер. А самое печальное – не было больше ни амулета, ни друга-урагана, ни солнца в сердце. Ничем не разрушить стену. А и уходить охотник не собирался. Не затем явился. Останется здесь до самого конца. Так решил. Закружился вихрями колдовской заговор, почувствовал Сундже Таль, как леденеют ноги. Вот и смерть змеей подкралась! Отец мимо смотрел. То ли не видел, то ли не узнавал. Что ж! Запел напоследок Сундже единственный, еще остававшийся в памяти, родной напев. О том, как в ночь родился человек-нечеловек, как ветер ждал его появления на свет, чтобы подарить имя. Песню эту мама пела ему ночами, когда отец отлучался на край земли, оставляя названного сына на семь долгих дней, и сладу не было с ним, никак не желал укачиваться и засыпать. Неожиданно задрожала земля, закачался край земли, трещинами пошла ледяная тюрьма. И откуда-то из полярных земель дотянулся-таки бледный лучик весеннего солнца! Дотронулся до храброго сердца Сундже, затеплив в нем новое солнце, разбил колдовские оковы старого ветра. Узнал он сына, из последних сил в руки кинулся, хоть мало отогреться. А зло, зашипев от бессилия, шарахнулось от ненавистного света, да и рухнуло за край земли, исчезло.

…Дойти до края земли и вернуться обратно – много солнца надо. Кто ходил – знает.

Порой казалось Сундже, что и вовсе мало было в его сердце этого солнца. Или сгорело оно дотла, оставив лишь горстку пепла из воспоминаний. Когда-никогда, ему удавалось раздуть из них искру, а окрепший отец-ветер помогал. Разметая красный песок по растрескавшейся земле, он высушивал на лету слезы, вот-вот готовые скатиться по щекам. Забивал дорожной пылью рот, запирая лишние слова. И попутно гасил всякую искру печали.

А когда розовое солнце проваливалось за кособокую гору, оклемавшийся ветер совсем свирепел, срывая былое зло, бросаясь на все подряд, ровняя с землёй, сбивая с ног.

Много дней уже шли они с самого края земли, считая розово-лиловые закаты, встречая спиной прозрачные рассветы. В старых песнях артиланов пелось, что идти назад нужно до тех пор, пока тысячный раз по пути солнце не уйдёт за край. И кто увидит такой закат – тому и вся радость мира в ладони. А ещё – чего ни пожелаешь на его последний луч – все сбудется! А вдруг и правда?

И идти домой было легко, пусть и долго без волшебства. И солнца с каждым шагом становилось чуть больше в сердце. И ветер мчался следом, разгоняясь до клокастых облаков и обратно, радуясь простору. И Сундже был счастлив дороге.

И на всякий привал теперь непременно разводил костёр. Ветер привычно кидался на новое пламя, но потом успокаивался. А когда Сундже доставал варган – даже подпевал, то гулом, то свистом, то шепотом в такт. Занятый песней, ветер тогда не путал воспоминаний. А во снах стоял мальчик Сундже посреди солнца в собственном сердце, и, наконец-то, плакал от облегчения. Между последним звуком и первым сном под звёздами. И надежда на близкий дом разводила свой несмелый костёр в его душе, давая силы на ещё долгую дорогу.

…Радужный танец всегда начинается в самой кромешной тьме. Когда ни звезды, ни искры, ни лунной дорожки. И впору бы завыть, да не на что. И тишина. Оглушительная и бесконечная. Ладилея видела её. Ей не было конца и дна. Из детских снов она всегда пугала ее до ужаса. Теперь нет. Потому что только в ней и может начаться движение. Красно- оранжевыми огненными волнами в желто-зелёный пульс, а затем сине-голубыми брызгами вверх, расцвечивая небо.