Ярослава Казакова - Записки на поверхности. Рассказы и миниатюры

– Какой-то он стал нервный в последнее время, – заметила я в полный голос, и вся наша дружная палата покатилась со смеху.

Минут через пятнадцать, когда все угомонились, и в соседнем домике погас свет, к нам пробрались девочки из соседней палаты. Они нас вообще-то не любили, как и мы их, но очень уж им хотелось поделиться хоть с кем-то пережитым ужасом. Мы ещё раз порадовались тому факту, что в нашей палате не зажигается свет.

Я не помню, как пришёл в этот мир и, кажется, это нормально. Из разговоров Красивой и Тёплой я понял, что этого не помнит никто из живущих, даже большие.

Помню, я рос среди таких же, как сам. Кажется, нам было весело, точно не помню. Иногда мы дрались с братьями из-за лакомых кусков и каких-то непонятных штук, которые большие называли игрушками. Игрушки нельзя есть. Их можно отбирать друг у друга и пробовать на вкус до бесконечности, пока те не истреплются, и большие не заберут их.

Помню, что нам всегда было тепло, сытно, и горел ровный, приятный свет. Замечательная была пора! Наверное… Я точно не помню, но мне так кажется.

Однажды большие посходили с ума. Они перестали заботиться о нас, а вместо этого ловили своими огромными, сильными ручищами и куда-то бросали. Я долго сопротивлялся и убегал, но Главная всё же схватила меня горячей, влажной ладонью и бросила туда, в темноту.

В темноте сидели почти все наши. Многие были в ужасе и никак не реагировали на происходящее. Их можно понять. Однако я предпочитаю всегда держать себя в руках и не идти на поводу обстоятельств. Я осмотрелся в темноте, и понял, что в ней не так уж и страшно, только немного холодно.

Внезапно темнота взревела страшным звуком, и в ноздри ударил странный, непривычный запах. От него совсем пропадал аппетит, и голова становилась мутной. В довершение всего какая-то сила принялась раскачивать темноту так, что все мы время от времени пролетали вперёд. Некоторые катились кубарем.

Кажется, это было небытие. А что? Если есть бытие, значит, и небытие тоже где-то есть. Бытие светлое, тихое, сытное. Небытие тёмное, шумное и голодное. Ещё оно неприятно пахнет.

Я успел подумать, что небытие теперь навсегда, но оно внезапно закончилось. Мы снова оказались на свету. Нас опять кормили, поили и купали. С нами разговаривали и над нами смеялись большие. Правда, это были уже совсем другие большие. Я надеялся, что они понормальнее тех, бросивших нас с братьями в темноту небытия.

Как я ошибался! Однажды меня и ещё несколько братьев отдали Костяному. Я сразу понял, что добром это не закончится, но братья только смеялись надо мной. Костяной нёс нас по какому-то необычному, пёстрому и шумному месту. Братья смотрели по сторонам во все глаза и воспринимали происходящее как забавное приключение. Я старался сохранять спокойствие.

У Костяного было тепло, светло и сытно, но я чувствовал, что здесь творится что-то неладное. Один вид Костяного нагонял на меня тоску и ужас. Однако это было не всё. Я ощущал присутствие рядом чего-то холодного, жуткого, тёмного. Это не давало расслабиться ни на секунду.

Первым исчез Весёлый. Кажется, его забрали во время сна. Мы никогда его больше потом не видели.

Потом пропал Задумчивый. Костяной протянул к нам в дом свою ручищу, и все кинулись врассыпную. Задумчивый застыл на месте. Больше он никогда среди нас не появлялся.

Через некоторое время я остался один. Ледяной ужас подкрадывался всё ближе, но я решил, что просто так не сдамся.

Однажды Костяной явился и по мою душу. Я долго сражался с ним. Мне даже удалось прокусить защитный барьер, которым большие нередко покрывают свои ручищи.

Это не спасло. Костяной загонял меня так, что я был почти без чувств, когда он кинул меня, вконец обессилевшего, в темноту. В той темноте было немного света, и я разглядел, а после и ощупал гладкие, прозрачные стены, трухлявый пол, какие-то палки.

Одна из палок оказалась живой, хоть и ужасающе холодной. Она обвивалась вокруг другой, неживой палки и смотрела на меня, не мигая, страшными жёлтыми глазами. Из огромной безгубой пасти высовывался и сразу же всовывался обратно раздвоенный язык. Палка не имела конечностей, но передвигалась очень быстро. Она двигалась ко мне с одной целью: навсегда отправить меня в самое последнее моё, тёмное, страшное и голодное небытие. Никаких сомнений в этом не было, и быть не могло.

Я собрался в комок, но не от страха. Страх куда-то исчез. Осталась холодная, расчётливая злость. Я приготовился дать отвратительной безногой палке бой.

Подпустив врага поближе, я кинулся прямо к её отвратительной морде и принялся драть её изо всех сил когтями. Палка отпрянула, а я прыгнул на неё и попытался вцепиться зубами в её мерзкую, почти неживую голову.

Костяной вытащил меня на свет, грохоча страшные ругательства. Палка в панике пыталась забиться между какими-то предметами, но это удавалось слабо. Спрятаться в её темноте было толком некуда.

Я снова оказался на свету, в тепле и сытости, но теперь я был один. Кажется, я теперь никогда больше не увижу никого из своих братьев, и одиночество теперь со мной навсегда.

Однако я жив, и я всё же не один.

Вскоре меня забрала к себе Красивая. Там, где она живёт, есть ещё Тёплая, Шумный и Добрый. Красивая и Тёплая заботятся обо мне, Шумный меня побаивается, а Доброго я вижу редко. В основном, только когда зажигается искусственный свет. Днём Добрый пропадает где-то.

Пропадают обычно днём и Красивая, и Шумный. Шумный – самый маленький из больших. Больше всего времени со мной проводит Тёплая. Она готовит еду, елозит губкой по разным предметам, разговаривает с кем-то, кого нет в комнате или просто сидит, уставившись в кипу каких-то бумаг. После Тёплая подолгу стучит пальцами по чёрным кнопкам. Она сказала, что напишет обо мне рассказ.

Не знаю, что такое рассказ, но я научился взаимодействовать с большими. Когда я встаю на задние ноги, уцепившись пальцами в перекрытия своего домика, и смотрю на кого-то из них напряжённым взглядом, они несут мне еду. Оказывается, больших тоже можно кое-чему научить, и не все они злые и взбалмошные.

Несколько раз к нам приходил Костяной. Я приготовился сражаться с ним, но ему не было до меня никакого дела. Красивая сказала, что я теперь у неё навсегда, и я верю ей. Она ни разу меня не обманывала и не пыталась кому-то скормить. Я разрешаю ей за это себя погладить, а остальных пока на всякий случай кусаю. Красивая в такие моменты сердится и называет меня Крысья Морда.

Вообще-то, я и есть крысья морда. Я белый лабораторный крыс. Красивая, когда забирала меня от Костяного, сказала, что меня теперь зовут Сизиф.

Кто вам сказал, что домовыми бывают только духи мужского рода? Не верьте. Это глупые, однобокие сказки. Меня зовут Агриппина, и я домовушка, домовой-женщина. При жизни я настолько была привязана к этому месту, что после окончания своих земных дней навеки осталась под кровлей небольшого своего, уютного домика.