Анатолий Козлов - Поезд до станции Дно

В силу этих обстоятельств отношения сибиряков с верховной властью были весьма непростые. Во всяком случае, доверительными их не назовёшь.

Макаровы собирались степенно, основательно. Роман Романович надел сюртук, хотя и короткополый, но впрочем, в европейской части России вышедший уже из употребления, уступивший место двубортному пиджаку; брюки синего сукна не штиглицкого 20 20 «Штиглицкое сукно» – вид материи, известной на всю Россию, выпускавшейся Нарвской суконной мануфактурой А.Л. Штиглица с 1845г. , конечно, которое шло в основном на военные мундиры, но тоже тонкого и прочного; намазанные ещё с вечера свиным топлёным жиром, смешанным с сажей, яловые сапоги, картуз. Старший сын в отцовской жилетке, по-модному в чёрных штиблетах на резинке, с цельной головкой носка, какие носили в европейской России в основном военврачи и военные чиновники, картуз с заломом назад и наклоном на левое ухо. Тишка и Оська в красных атласных рубахах, подпоясанных витыми поясками. Устинья в кашемировой кофте цвета бордо и широкой ситцевой чёрной юбке, которые надевала по торжественным случаям, если случались они в пору беременности.

С раннего утра по улицам таскался бродячий торговец-китаец, шаркая башмаками по утоптанной, потрескавшейся пыльной дороге, тревожа дремавших в дорожной пыли кур, с тележкой, полной экзотических товаров: китайский чай, кашемировые и шёлковые платки, табак, веера, заколки, зонтики с бамбуковыми ручками. Кричал нараспев, предлагая товар:

– Та-ва-а-ля! Та-ва-ля! Разни тава-а-ля!

Для здешних мест китайцы были не редкость. В Омске ― опорном пункте транссибирской магистрали – китайцы встречались на каждом шагу, особенно летом наезжали уличные торговцы. Иные по Иртышу добирались и до Тары, приторговывая в пути на речных пристанях. Распродав весь товар к зиме, уезжали на пароходе в Омск, а оттуда домой за товаром и возвращались с наступлением тепла. Иные оседали, ассимилировались, заводили семью, но очень часто спивались, если не принимали православной веры.

Народ шествовал в церковь степенно, здороваясь друг с другом, нарядные все ― в таких случаях старались лицом в грязь не ударить, хотя и лежала она повсюду, а в сухую погоду, как нынче – пыль по колено. Но в воскресенье надевали что поновее, поосанистее, «побогаче» ― чтобы перед людьми не стыдно было. Мужчины в пи н жаках со стоячим воротником и сюртуках, бабы в широких юбках и кофтах тёмного цвета, платках цветастых, но неброских. Балаганной яркости в одежде не было, скорее строгость. Только молодухи-девки в ярких кофточках розовых да голубых, белых да светлой зелени, в косынках, платках светлых кружевных, круглолицые, белые. Парни в лихо заломленных картузах ― каждый во всей красе, старухи в черных платках, черных юбках, в тёмных кофтах, сверху нередко душегрейка, на ногах – удобные мягкие чувяки из кожи или войлока. Ребятишки как разноцветный бисер. Девочки обязательно в платочках, в длинных – до щиколоток платьицах. Рядом с церковью – ряд церковных лавок. Покупают свечи, пишут записки о здравии и за упокой, идут в храм, крестятся не торопясь, без суеты ставят свечи, расходятся по местам.

Церковь в Сибири отчасти отождествлялась с властью, поэтому, порой, отношение к священникам было такое: вне церкви – поп. Если с брюшком, полнотелый – эк пузо наел на даровых харчах. Если худой, постник – всё промотал, прогулял, растренькал… Не грех и пошутить и словцом острым приголубить. Но стоило войти в церковь – шутки прочь, тут же – батюшка. А как беда какая – война, не дай Бог, болезни, падёж скота, пожары, тут не только что батюшка и отец родной, а ходатай перед самим Господом Богом!

Устинья подолгу не стояла ― уже на сносях была. Поставила свечку перед образом Христа Вседержителя и вышла. На самом деле Устинья и обычно так поступала. Она молилась дома по старым книгам, доставшимся ей от бабки. Книги эти чудом уцелели тогда после староверческого восстания. А вот иконы старого письма, «двоеперстные», все были уничтожены. У Устиньи висел в спаленке только образ святого праведного Симеона Верхотурского, чудотворца Уральского и Сибирского, почившего как раз накануне никоновских реформ в 1642 году, со свитком в руке, на котором было начертано: « Молю васъ, братие, храните чистоту телесную и духовную» . Через десять лет Русская православная церковь содрогнётся от нововведений, а ещё через тридцать лет в 1682 году, в Пустозёрске будут сожжены ярые защитники старой веры – протопоп Аввакум, поп Лазарь, дьякон Фёдор и инок Епифаний. В этот же год русским царём станет Пётр I, который в 1700 году, после смерти патриарха, отменит патриаршество. Именно в это время Господь явит миру пятьдесят лет пролежавшие в земле забытые и безвестные, честн ы е нетленные мощи Симеона Верхотурского как напоминание о древнем благочестии, для укрепления веры и поддержания людей в их подвигах.

Древняя вера передавалась из поколения в поколение. Её-то и унаследовала Устинья от своих родителей. В церковь на всю службу она ходила только на Пасху – на исповедь и ко Причастию. Остальное время молилась дома, да ходила к старцу Гавриле на скит, затерянный в урмане среди болот, к которому и дороги-то не было, а вела лишь едва заметная тропа. Да там и жило-то всего три насельника, а пришлых, как правило, не принимали, чтобы не раздражать власти.

Роман Макаров не осуждал такое поведение жены, тем более, что детям Устинья строго-настрого наказывала в церковь ходить и батюшек слушать, чтобы не выросли неслухами. Разногласий между супругами на этой почве не было, хотя подросшие сыновья иной раз с недоумением смотрели на это, но молчали, не смея родителей осуждать и обсуждать их поступки – так было не принято. Первое время после свадьбы Макаров пытался спорить с женой, хотел докопаться до правды.

– Как же, Рома, не верить книгам? – отвечала Устинья. – Вот молитву ты читаешь честн о му Кресту: «…и даровавшего нам тебе, Крест Свой честн ы й», – как это понимать «нам тебе»?

– Бог его знает, Устя, не нашего ума это дело…

– А вот в старых-то книгах пишется: «…и даровавшего нам Крест Свой честн ы й».

– Ну, ты всё умом берёшь, от ума. А молитва должна через сердце идти.

– Да вот сердце-то и не приемлет…

Роман с детьми стояли всю службу ― тихо, благоговейно молились, пели молитвы.

Хор затянул «Иже Херувимы». Этот момент всегда действовал на Макарова особым образом. Сердце замирало в груди, а по телу бежал какой-то щекочущий холодок, словно вот сейчас происходит в жизни что-то важное, главное. И сегодня он особенно, как никогда, испытал некий трепет, почувствовал неожиданно радость, а потом боль и жалость ко всем, кто стоял вокруг. Испуг какой-то за то, что всё это могло вдруг куда-то подеваться, вся святая русская церковь, девятьсот лет стоявшая нерушимой стеной. У него даже слёзы навернулись на глаза. И он ещё некоторое время испытывал благодать и отрешённость от земного мира.