Анатолий Козлов - Поезд до станции Дно

С начала войны русские летчики применяли аэрофотосъемку. Но в русских армиях, возглавляемых воевавшими ещё в Маньчжурии генералами, царило фатальное пренебрежение не только к технике – к аэропланам и пулемётам, но и к разведке вообще. Зато вера в кавалерию была безграничной, хотя командовал кавалерией престарелый Хан Нахичеванский, неспособный без посторонней помощи сесть в седло. Воспользоваться преимуществом кавалерии так и не смогли.

И ещё одна особенность той войны, которую Макаров тоже быстро подметил опытным глазом – это по-новому организованная работа священников. Была реорганизована и заново поставлена служба военных капелланов. Руководил этим протопресвитер армии и флота Георгий Шавельский. Если в Русско-японской войне священники исполняли более мирные функции, находясь в тылу – в основном, только служили литургии и отпевали погибших, то теперь им предписывалось быть на передовой, благословлять идущих на бой солдат, идти вслед за наступающими войсками, вдохновлять их на подвиг, поднимать боевой дух, даже подвергая риску собственную жизнь.

Впрочем, надо сказать, что батюшки и в Русско-японскую кампанию проявляли героизм. Макаров помнил подвиг священника отца Стефана 21 21 Щербаковского. Событие, о котором идёт речь, произошло 18 апреля 1904 г. , который, дважды раненный в бою под Тюренченом, у реки Ялу, шёл вместе с офицерами впереди, пел пасхальный тропарь «Христос воскресе из мертвых» и, заменяя убитого командира, вывел из окружения солдат 11-го Восточно-сибирского стрелкового полка, держа в руках только крест. Русская армия и тогда дралась храбро. Просто сам исход той войны был не героическим…

А пуля, выпущенная по скоплению солдат противника, не станет разбирать – кто из них служитель церкви, а кто солдат, не говоря уже о разрывающемся снаряде.

После начала боевых действий и с увеличением численности войск количество священников в армии увеличилось до 2000. С первых дней пребывания на фронте и даже раньше – по дороге на фронт – Макаров уже был наслышан о героическом поведении некоторых батюшек, которые осеняли солдат крестом, стоя под пулями противника, шли за ними в атаку без оружия, держа в руках только крест, и даже помогали осуществлять руководство войсками, вовремя доставляя сведения об изменении обстановки. Это живое активное участие духовенства в боевых действиях оказывало сильное положительное воздействие на боевой дух войска. Этого Макаров, у которого в памяти ещё была свежа прошлая война, не мог не отметить. Длань Божья распростёрлась над русским войском. Но трудно человекам жить по воле Божьей…

Макаров прибыл к месту службы во время паузы между двумя наступлениями, когда одно только что закончилось и следом готовилось другое. Лазареты перенесли ближе к передовой, где скопилось огромное количество раненых, и для того, чтобы во время готовящегося наступления они не отстали далеко от наступающих войск. Кругом ещё царила суета, слышались стоны, лилась кровь. Неподалеку время от времени рвались снаряды немецкой дальнобойной артиллерии. Немцы то ли прикрывали таким образом отход своих войск, полагая, что русские, не отдыхавшие и не евшие уже несколько суток, могут с ходу кинуться вдогонку, то ли пытались оказать психологическое воздействие, то ли просто долбили с перепугу. Во всяком случае, на некоторых это действительно оказывало негативный эффект. Макарова поставили рядом с другим санитаром нарезать бинты из марли. Напарником оказался пожилой маленький сухонький священник. Рядом с ними женщина-ассистент средних лет помогала хирургу. Хирург – пожилой мужчина, то ли от нечеловеческой сосредоточенности, то ли уже от успевшей появиться привычки работал уверенно, быстро, чётко, как на конвейере. Когда разрывался очередной снаряд, вздрагивала под ногами земля, звенели инструменты на столике, в капельницах дрожал рябью физраствор, он даже не моргал, лишь поворачивал спокойное лицо к медсестре, промокавшей ему пот на лбу марлевым тампоном, и быстро, деловито давал указания:

– Сквозное лёгкое – рану обработать и на перевязку… Готовьте к ампутации… Шейте… К эвакуации в госпиталь… Этот потерпит – тяжёлых в первую очередь…

Но на женщину-ассистента окружающая обстановка действовала удручающе, она заметно нервничала, вздрагивала от каждого разрыва и даже от слышавшейся вдалеке ружейной и пулемётной трескотни. Хирургу несколько раз уже приходилось повторять ей одно и тоже, но делал он это без заметного раздражения. Поглядывал на неё и работавший с Макаровым священник, которого звали отец Маркелл. И вот, мельком взглянув на Макарова и как бы обращаясь к нему, но на самом деле внимательно следя за ассистенткой Марией Власьевной, отец Маркелл спросил:

– Вы откуда сами-то будете?

– С Сибири я, с Омска, – ответил Макаров.

– Сибирь.., – ласково повторил отец Маркелл, – богатый край… А мы с севера будем, из-под Каргополя.

Землица там не р о дит, да… Почвы у нас хилые, неплодородные, – говорил он Макарову, поглядывая на Марию Власьевну, – у нас только брюква хорошая вызревает, вот мы её, голубушку, и так, и сяк, и эдак. На зиму, бывало, сушим – режем меленько, ломтиками и как семечки, – ясно и громко объяснял он, так, что не мог не привлечь внимания ассистентки. И та действительно несколько раз уже с удивлением взглянула на него. – Репа – та неважнецкая, не успевает вызревать, – продолжал отец Маркелл, – мелкая репка, а вот редька чёрная – ничего… – Он нагнулся за новым куском марли.

– Ненормальный, что ли? – шепнула вопросительно Мария Власьевна Макарову, чуть приподняв лицевую повязку.

Макаров отрицательно покачал головой.

– Так мы вот всё на постном привыкши, – продолжил отец Маркелл, разворачивая марлю и снова глядя на Марию Власьевну. – Иногда, бывает, по праздничкам кашку елейцем приправляем. А так хлебушек да брюква, кашка да хлебушко, чайку вот – это как закон. Это нам в утешение. Так, верите ли, – сказал он так, словно сообщал нечто сенсационное, – я тут поначалу, как хлебнул наваристых щей с бараньим-то салом да каши солдатской со смальцем, так, представьте, кишки мои чуть жгутом не закрутились. Ох, и помаялся я первые дни. Думал, отдам Богу душу-то, да не на поле брани, а вот те – от солдатских харчей. В этаком виде и к Господу на суд – стыда-то… А теперь, вишь ты – оклемался, мечу солдатский кандёр за обе щеки, даже жирок на рёбрах образовался. И то сказать – работа у нас, иной раз таких мужиков тащить приходится, да не по одному километру. Не оставишь же героев наших умирать лютой смертью. А мы только харч потребляем, так нешто и им в таком деле малом не пособим.

И он всё продолжал говорить и говорить, делая вид, что говорит Макарову, и всё пристально вглядывался в глаза Марии Власьевны. А Макаров тоже делал вид, что слушает отца Маркелла, а сам украдкой следил за ассистенткой. И Мария Власьевна, продолжая работать, уже вовсю слушала священника и больше не вздрагивала даже от близко разорвавшихся снарядов, и уже спокойно и точно подавала инструмент хирургу, и руки у неё не дрожали, и на оторванные руки и ноги, на кровавые раны смотрела не то чтобы равнодушно, но по-деловому, без прежнего ужаса в глазах, без суеты и паники делала своё дело.