Анатолий Козлов - Поезд до станции Дно

Даже в сумерках было видно, как горят глаза Марии Власьевны, рассказывавшей Макарову о геройстве донских казаков так, словно она и сама скакала вместе с ними в атаку. Такое восторженное отношение к войне Макаров встречал только у детей.

– Сам Крючков получил шестнадцать ран, – продолжала Мария Власьевна, – незначительных, а его лошадь одиннадцать. Шесть вёрст назад проскакали. Первого августа сам генерал Ранненкампф специально прибыл в Белую Олиту, снял с себя георгиевскую ленточку и приколол на грудь Крючкову. Представляете, Макаров?! – восторженно закончила Мария Власьевна.

– Это тот казак, что на плакате, по нескольку немцев на пику насаживает? – поинтересовался Макаров.

– Да, он самый, Козьма Крючков!

– Ну, то плакат, – махнул рукой Макаров, – агитация…

– Нет, но одиннадцать немцев, – не сдавалась Мария Власьевна. – Признайтесь, Макаров, и вы из таких же героев, из русских богатырей, а?

Макаров смущённо молчал.

– Да вы женаты ли? – продолжала веселиться Мария Власьевна.

– Так точно…

– Та-а-к.., точно, – сострила Мария Власьевна, – и дети есть?

– Трое…

– Вот! – Она уже чуть ли не смеялась. – И здесь напор и натиск, а с виду… Мда.., – она вдруг задумалась, замолчала, так что Макаров даже покосился в её сторону. – А у меня муж погиб, перед самой войной.., – сказала она неожиданно, – только одного ребёнка и родила…

Макаров переступил с ноги на ногу:

– Жалко, – сказал он.

– Нет-с, не жалко, – сказала Мария Власьевна, в голосе её появилась жёсткость.

– Le mari-le cochon.., впрочем, вы же не понимаете… Подлец он был. Завёл женщину на стороне, она ребёнка от него родила. – Макаров молчал, поражённый откровением докторши. – Нет, – рассказывала Мария Власьевна, – поначалу мы жили хорошо. Я из семьи потомственных военных, дед мой был полковником, погиб в кампании 1812 года. Отец – генерал в отставке. А вот муж был товарищем прокурора. Надоела военная обстановка с детства, армейские порядки. Решила пожить «по-человечески». Я замуж вышла в восемнадцать. Жили мы замечательно, ездили по заграницам, отдыхали, жили для себя. Дочь я родила уже после двадцати пяти, пожили в своё удовольствие. Муж меня любил. И вдруг, лет пять назад, заговорил об эмансипации, о вымирании института семьи, о свободной любви – это в тридцать-то пять лет! – Макаров слушал, смущённо опустив голову. Но, видно, темнота и ему, и Марии Власьевне давала некую свободу и располагала к откровению, оттого что ни он, ни она не видели глаз друг друга. – Я воспринимала всё это, – продолжала Мария Власьевна, – как философские рассуждения нового толка, как модную теорию, как новые веяния. Я никогда не предполагала.., я, вероятно, безнадёжно устарела… Он влюбился, как студентишка. Какая-то из модных, суфражистка со смазливой мордашкой, дворяночка, отрекшаяся якобы от родителей. Из «милости только», как я узнала потом, принимавшая ежемесячное пособие от отца, такое, что позволяло ей быть независимой, содержать студентов, нелегальную организацию, издавать газету… Он таскался с ней повсюду. Какие-то эзотерические общества, футуристические кружки, собрания новомодных сумасшедших поэтов, организации купальщиков в голом виде. Она забеременела от моего… мужа, потом родила, её с сообщниками арестовали. Муж растратил казённые деньги, ему грозил суд, он запил, пьяный попал под трамвай, а может и сам бросился… – эзотерика всё допускает. Пожалуй, мне и вправду было лучше в монастырь пойти, – заключила она. – Вы знаете, в Петербурге в первые дни войны сбросили Диоскуров с кровли германского посольства, – она взглянула на Макарова и пояснила, – это такие стальные гиганты, ведущие под уздцы коней – два брата – бессмертный Кастор и смертный Полидевк, мифологические сыновья бога Зевса и Леды, сверхлюди, полубоги – такие вот символы тевтонского превосходства, исключительности немецкой расы, – она ещё раз взглянула на Макарова. – Языческие божки. Город переименовали в Петроград – на русский манер.., но почему-то «санкт» – то есть «святой», святость – пропала из названия. А может, и из города… Был град Святого Петра апостола, стал город Петра, какого? Петра Первого, того, что патриаршество упразднил? Вот теперь, говорят, в столице вся интеллигенция занимается столоверчением…

– Это как же? – полюбопытствовал Макаров.

Мария Власьевна глубоко вздохнула.

– Вызывают души умерших, просят их рассказать им о будущем, хотят будущее знать, в недоумении все. Предчувствия всех одолевают.

– Грех это, – сухо сказал Макаров.

– Вот! – торжествующе подхватила Мария Власьевна. – Завидую я вам, народу. Вот этой точности – раз и одним махом – грех. Всё ясно и понятно, а мы всё мудрим чего-то, мудрим, рассуждаем. С научной точки зрения – иррационально, с точки зрения тайных знаний и эзотерики – ещё не исследовано.

– Так ведь мудришь, мудришь и перемудришь, – рассудил Макаров. – Бес о в вызывать, чё ж хорошего?

– Да, да, – согласилась задумчиво Мария Власьевна, – да, да. Чего тут мудрить. Всё верно, бесовщина и только. И, кстати, ненаучно. Просто.., – она глубоко вздохнула. – Просто в каждом из нас внутри сидит Диоскур – гордый, надменный, не такой, как все, «выше» толпы. А потому появляется желание обойти эту копошащуюся внизу толпу, обмануть судьбу, узнать верный ход наперёд. Гордыня подняла в человеке свою змеиную голову. Немецких Диоскуров свергнули, а свои-то остались.., стоят у входа в Манеж, только с другой стороны Исаакия, два шага от немецкого посольства.

– Рази судьбу обманешь, – тоже вздохнул Макаров. – Пути Господни человекам неведомы. – Они помолчали. – А вот, говорят, у Царя в духовниках старец наш с Тобольской губернии, с Туры, это верно?

Мария Власьевна удивленно взглянула на него.

– Это вы про Григория Распутина?

– Вроде так кличут.

– Есть такой, – подтвердила Мария Власьевна.

– А это как же с точки зрения науки?

– Не знаю, – Мария Власьевна задумалась, а потом усмехнулась. – Да, Макаров, фрукт вы изрядный.

Про Распутина ходят слухи, что он пьяница, развратник. А кто говорит, что Царь без него и шагу не ступит. Только слухи-то все «бумажные». Ну а вы-то сами что думаете? Он же ваш земляк, там ведь должны лучше знать?

Макаров в темноте усмехнулся:

– И я не ведаю. А вот вижу только, что пока он возле Царя был, советовал-не советовал – неведомо, а всё как-то шло. А как его ножом пырнули, пока он при смерти лежал, тут вот эта вся заварушка и началась.

Он давно уже докурил и загасил цигарку о каблук – по старой привычке. Мария Власьевна сделала ещё несколько глубоких затяжек и, покатав папироску пальчиками, притушила огонёк.

– Да, не поспоришь, – согласилась она. – Не знаю – есть ли здесь связь, а факт бесспорный. Пойдёмте-ка спать, – предложила она, – вы, должно быть, тоже смертельно устали, а я к вам тут с бабскими жалобами, с эзотерикой…