Владимир Бутромеев - Исчисление времени

– Почему вернул?

– А он разбогател, думает: зачем мне ворованная да и без пары, я себе лучше новую куплю.

– Как же он разбогател?

– Подрядился в армию крупу для каши поставлять, все, что солдат съест подрядчику в доход.

– Зачем же он в Россию приехал?

– А надоело ему в чужих странах жить, там все немцы, по-русски не говорят, от них одно утомление и тоска.

– А почему же у них тоска?

– Они песен не поют.

– А почему не поют?

– Жизнь не веселая, одно только что работать, от трудов не запоешь. Да и слов не знают, по-русски ведь не понимают, и сочинить некому, Пушкин-то давно помер.

– Как же он помер?

– Гусар его застрелил, за то, что тот жену его увел, известное дело – поэт…

И так барин беседовал с ним по несколько дней, с перерывами на сон и на прием пищи. Когда началась война с немцами, лакею подошла пора в армии служить, но барин ему белый билет купил, не пожалел денег, до того не хотел с ним расставаться. А позже однажды и говорит ему:

– Когда крестьянам воля вышла, вся моя дворня чуть не пропала. Все у меня в ногах валялись, просили оставить их в прежнем положении. Я согласился. Хороший хозяин старого пса со двора не сгоняет, а тут какие-никакие, а людишки. Так при мне, почитай, все век и доживали. А вот умру я, мне ведь тоже некий срок назначен, что с тобою станется? Байки твои слушать будет некому, лишишься ты куска хлеба. Надобно тебе грамоту выучить, станешь писарем, тем и прокормишься.

Начали учить грамоту. К удивлению барина, лакей его к этому делу обнаружил необычайную способность. За один день с утра и алфавит, и слога освоил, а к вечеру уже писал, да так, что по части, где букве «е» полагается быть, а где твердому знаку, самого барина поправлял.

После этого барин придумал новую забаву. Задаст лакею урок – переписать набело каллиграфическим почерком роман французского писателя Дюма. Лакей оказался с ленцой, ему надоест шеей вертеть, в книгу заглядывать, он наполовину спишет как есть, а половину сам выдумает покороче, чтобы скорее урок исполнить – в день ему по сто страниц было назначено. Барин его писанину читал, хохотал, иной раз до слез. Так они почти все романы писателя Дюма перекроили, но тут барин помер. Барин удался на редкость хороший, никакого от него вреда, пожил, почитай, лет сто – но пора и честь знать.

Сыновей, дочерей он не имел, родни тоже никакой. Вот и придумал лакей имение на себя принять, будто по устному завещанию барина, так как никаких бумаг на этот счет не нашлось, потому что умер барин внезапно. На здоровье не жаловался, на своих ногах резвее иного молодого, и память не терял, то и дело к случаю стишки Пушкина наизусть скажет, и рюмку водки перед едой всегда брал, но строго одну, больше ни-ни.

По всему казалось, что мог бы еще сколько-нибудь годков пожить. Да сверху виднее, чем здесь, на суетной земле. Собрался барин как-то отобедать, сел в положенный час за стол. На столе вилки, ложки, нож – все на месте и блюдца в ряд, барин во всем порядок любил, как какой-нибудь немец. Подвязал он салфетку да и бряк со стула на пол. Лакей несет тарелку супа, видит – суп, хороший такой суп, наваристый, с косточкой, уже не нужен, и порядок на столе ни к чему.

Отпели барина в церкви, похоронили как полагается, бабы всплакнули, мужики в затылках почесали, вот ведь, мол, как жил барин, жил да и помер, потому как свой срок всем назначен, даже барину. А лакей бумагу в уездный суд. Так и так, имение барин хотел мне отписать, по той причине, что я его незаконнорожденный сын. Барин, мол, меня при себе с молодых ногтей держал, это все село засвидетельствует, а слова барина, что, мол, все лакею оставляю, старуха кормилица подтвердит. Спросили старуху. Ей куда как за сто лет, она в ответ кланяется и нараспев говорит:

– Истинная правда, батюшка.

А того никто не знал, что старуха по своим годам все слова кроме этих трех давно уже напрочь забыла. Она ими и воды подать просит, и с печи слезть помочь, и хлебушка мякоть в миску с молоком покрошить – старуха давно уже зубов лишилась, а покушать все равно каждый день не отказывалась, не хотела век доживать на пустой желудок.

Однако судейские чиновники засомневались – не то, что старухе не поверили, а от того, что если бы имение как вымороченное отошло в казну, то и они бы руки погрели.

Дело отправили в губернию, а оттуда аж в самый Петербург, в сенатскую комиссию.

Нарядился лакей в барское платье да и поехал в столицу (сам он происходил из-под Ветлуги), чтобы свое дело шевелить. А Петербург уже давно не Петербург, а Петроград и даже Питер. И властей никаких не сыскать. Матросы в тельняшках да бескозырках прямо на улице безобразничают, солдатни с винтовками за плечами видимо не видимо. А между ними поэт Александр Блок расхаживает в черной шляпе, глаза как у кролика, сам из себя весь пьян и стихи сочиняет, встретит на улице какую женщину в модной шляпке, так прямо не сходя с места и разрыдается, и по всему видно – не первый день не евши.

Ну, лакей до стихов был не большой охотник, поесть-то тоже хочется, а взять негде. Но тут учредились две совершенно новые канцелярии. В одной составляют списки всего, что разграблено, в другой – кого еще грабить. Вот он и определился в ту, где переписывают разграбленное, потому как грамоте обучен и думал, что и ему что-нибудь перепадет. Но промахнулся. Все стоящее, что разграблено, Ленин с Троцким или сразу пропили, или на барахолку снесли, как мебель из особняка Кшесинской. Лакей – парень ушлый, то есть дошлый, догадался в другую канцелярию перевестись, в ту, где списки, кого разграбить полагается.

Там оказалось намного хлебнее. То зайдет один человечек с просьбой его из этих списков вычеркнуть, то заглянет другой, попросит в списочек включить соседа. И каждый тебе что-нибудь да сунет в кармашек. То двугривенный старой чеканки, какое-никакое, а все-таки серебро, а то и золотую пятерку, если просьба позаковыристее. А ежели явится крестьянин, в сапогах или в лаптях, все равно простоты своей ради хоть полфунтика масла принесет, а в такое несытое время и полфунта маслица к столу в самый раз. Намажешь на хлебушек, да и съешь.

И зажил лакей вполне сносно. По ресторациям стал ходить, дамочек завел не последнего разбора. Про имение, которое отсудить хотел, он и думать забыл. Имение это: старый барский дом, без пригляду почти развалился, да земельные угодья. А земельные угодья – пахотная земля. Ее пахать надо. А земельку пахать ветлужскую, глинистую да с камешками, не самое сладкое дело. Землю пашут ведь не с веселых глаз, не с радости, а когда живот к спине присыхать начинает, тогда уж мужик в затылке почешет, бородку поскребет да за соху берется. А пока сыт, он в борозденку ни ногой. А уж если весел и пьян, то и подавно.