Сергий Чернец - Женский взгляд. Серьёзные истории

Не надо спешить: дай мыслям дозреть, – но не перезреть; перезрелые мысли, как плоды (яблоки) впрок не идут.

От любых излишеств рождается цепочка нестроений: пресыщение – рождает скуку, скука – душевное огорчение. А кто этим страдает, того нельзя назвать здоровым, но душевнобольным.

Кто отказался от излишеств, тот избавил себя от лишений.

Есть избыток строгости (который понятен всем) и есть избыток снисходительности: избегать надо обоих состояний одинаково.

Если тщеславие сделало кого-нибудь счастливым, то наверняка этот кто-то был дурак! – как сказал один умный человек.

Бальтасар Грасиан-и-Моралес (1601) написал трактат «Благоразумный», где изложил нравственные принципы аристократического воспитания. Книга содержит 300 правил житейской мудрости:

«Оставляй неутолённым, чтобы уста просили ещё нектара. Желание – мера ценности. Хороший вкус советует даже телесную жажду разжигать, но не утолять; хорошо, да мало – вдвойне хорошо. Во второй раз всё кажется куда хуже. Пресыщение вредит удовольствию, вселяет отвращение даже к веками признанному величию. Верный способ быть приятным: захватить аппетит в тот миг, когда голод его разжёг, и – оставить под голодком. Уж ежели ему раздражаться, то лучше от нетерпеливого желания, нежели от досадной сытости: наслаждение выстраданное вдвойне сладостно».

И ещё: «Отсутствие иногда полезно – прибавляет уважения, поднимает цену. Присутствие умаляет славу, отсутствие увеличивает; тот, кого в отсутствии почитали львом, показался – и жалким порождением горы оказался. Достоинства вблизи блекнут – окружающим видна кора наружного, а не сердцевина духа. Воображение быстрей зрения, и очарование, что обычно через слух входит, через глаза выходит. Кто в зените славы скроется с глаз, тот её (славу) сохранит. Даже феникс исчезает, дабы пуще заблистать: разжигая желание, освежить почитание».

От упорства в споре больше потеряешь, чем выиграешь; победив в споре, ты не истину отстаиваешь, а свою невоспитанность.

– — – — – — – — – —

Ничто не бывает постоянно одинаково хорошим, потому что и хорошее, сделавшись чересчур уж полнокровным, умрёт от своего же переизбытка. И противоядие становится ядом, когда его много.

Учили нас древние умудрённые опытом – так немного вберём же мы мудрости древней!

Ещё задолго до всего видели бабы и мужики наши деревенские всякие знамения и видения, от уха на ухо ходили по деревням слухи.

Пред войной видели на небе огненный, в дыму и крови Крест. Крестьянин Рукастый, ездивший в город и заночевавший в пути на опушке в телеге, на рассвете увидел: сидит на дороге большая «сорока не сорока», колпица или сойка, – и стало Рукастому отчего-то страшно: вдруг, метнулся через дорогу этот образ малой птицы, ударился о пень, обернулся человеком – огромный, высокий, с усами и в латах, с мечом в руке, он таял и растаял на глазах исчезая. – Уж после поняли, что это был германский император Вильгельм, как на картине старинной, что в музее стоит, в рыцарских одеяниях.

По первому времени видели старого барина местного, который прилетал на «ероплане» поместье своё осматривать. Видели ещё человека: выходил, будто бы, из леса проходил по дороге и ветром обдавало проезжающих на телегах мужиков и баб: проходил человек-образ по дороге быстро и опять в лес, только макушки берёзок на опушке колыхались.

– — – — – — – — – — – — – —

Это сейчас попы в рясах ходят по улицам и никого не смущают. А то было время беспоповщины, атеистическое, когда и церквей-то мало оставалось по местам, то взорваны были, то в клубы переиначены без куполов.

Но. Поведено со старины, с «поповских времён»: пить в день Николин, до коль дух твой терпит. Тут и гулянья, и песни, и разудалый пляс, и хороводы. А то было памятно: что на самый Николин день опился в нашей деревне сам поп: шестнадцать стаканов (кто считал) первака-самогону выпил, «из ушей текло» и – крякк! – помер!

Развесёлый проводили день Николин, вся неделя – никольщина считалась в деревнях по всему району. И вот, загодя поставил Васька (сосед наш) «затОр», ушат-бочонок на двенадцать (или больше) вёдер, гнал две ночи подряд самогон – занавесил все окна и двери в избе. Дым в доме, гарь, болотным чёртом воняет, глаза у Васьки от самогонного духу как у коровы огромные сделались. Только и выбежит, бывает, из дома на снежок, ополоснуть корытце, пожуёт снегу горстью перехваченного в сугробе под окном и назад. А в доме сидел на чураке перед печью дед Антон, жадными глазами, глядел на бутылку четвертную, в которую каплет из трубки «живая водица», ждёт не дождётся.

Известное дело: на Николин день – поить и кормить гостей до отвала!

И к богачке, Артемиде Ивановне, что слышнее всех принимала пришли все три колдуна с трёх деревень, три бороды: чёрная борода – Ведун-колдун, сивая борода – Савка-Славка, рыжая борода – колдун Артюха, местный.

Пили колдуны ходко, заедали салом и утятиной, говорили о всяком, а своём колдовском – ни-ни! И только когда хозяйка поставила на стол четвёртую бутылку самогона, «гусака» – среднего, от которого шипишь в рукав, – распустились у колдунов языки, и стали колдуны похваляться.

– Вот, сказал черный Ведун, – давай мне сейчас калёное горячее железо, в руку возьму, языком лизать буду, и ничего мне не приключится! —

– Плёвое дело, – ответил Савка-Славка, – гляди мою силу!.. —

И только он это молвил – глядят бабы и мужики, гости: посыпалась с потолка чёрная редька, густым-густо, насыпало пол-избы редьки.

Скалит зубы и Артюха рыжий.

– Ну это, – говорит, – что! Хочешь, – говорит, – я твою редьку враз сделаю белой? —

Молвил слово – и стала редька белей белого сахара!

Не стерпела хозяйка Артемида Ивановна, подошла к колдунам, показала рукой на божницу.

– Вот вам, дорогие гости, бог, – говорит, – а во-от порог! – и другой рукой на выход.

«Закусили свои бороды» колдуны, покрутили очами, что станешь делать? Полезли из-за стола через редьку на полу.

– Прощевай! – говорят ей с порога. – Попомнишь ты нас, Артемида. —

И только из дома вышли – бежит со двора дочка Артемидова, в голос кричит:

– Ой мама, корова наша упала в растяжку! —

Побежали на скотный двор. Лежит корова, на глазах пухнет, выше и выше её живот, вот- вот подохнет.

– Беги мать, догоняй колдунов, – говорят Артемиде.

Метнулась она, а колдуны – эва! – уже огороды прошли.

Догнала, еле дух переводит:

– Отцы родные!.. —

Молчат колдуны и идут себе потихоньку по дороге.

– Батюшки… —

Как камень молчат колдуны, идут в землю смотрят.

– Смилуйтесь!.. —

Обернулся рыжий.

– Что, – говорит, – будешь теперь нашего брата шпынять-прогонять? —