Сергий Чернец - Женский взгляд. Серьёзные истории

– Зарекусь, не буду. —

– То-то, – говорит, – ну, пойди назад. Только помни крепко: колдун да поп – первые в доме гости! —

Встали колдуны в круг, пошептали между собой заклинание, – а корова на скотном дворе сдулась и встала целёхонька.

А о колдунах пошла весть и слава: колдун да поп – первые гости!

С детства нам нравятся птицы – от певчей крохотного жаворонка и соловья до самой сто ни на есть непритязательной и вертлявой синицы, от роскошного белокипенного лебедя, труднодоступного для наблюдения даже в озерных местах природных регионов, до орлов и ястребов, летающих в вышине перед глазами.

Любовь к птицам у нас отнюдь не бессознательная слабость, а скорее эстетический принцип: нравятся людям и свобода птичьего полёта, и вольный выбор поселения, близость к растительному миру, единение с ним. При этом мы ревниво отличаем в птичьем царстве полезных от бесполезных, беззащитных от умеющих постоять за себя, миролюбивых от опасных хищников.

Что же касается вредных всеядных хищников – таких. Например, бесцеремонных, как ворона и сорока, уничтожающих птенцов в чужих гнездах, – этих мы нещадно прогоняем при каждом удобном и неудобном случае, мало людей, любящих ворон, собирающихся на помойках.

Особую нелюбовь у меня лично вызывает и ястреб тетеревятник, который по своим кровожадным замашкам напоминает обыкновенного фашиста: он когтист и пожирает дятла, клеста, щегла, скворца, белку и прочую лесную невинную живность. А еще он таскал, крал пасущихся на травке маленьких гусяток деревенских. Так что меня ставили пасти гусей в самом раннем моём детстве в деревне у бабушки.

Я горячо благодарен природе за то, что она сделала меня с возрастом значительно более зорким, чем в детстве и юности. Границы небес расширились, горизонт видения раздвинулся, хищника я могу определить далеко-далеко – по первому взмаху крыла, по памяти дества.

Зачем же, однако, так пространно говорить о птицах, когда надо отвечать на вопрос о том, – каким я представляю мир, например, лет через двадцать, в будущем? Что это – разговор о птицах – случайность? Нет, я просто пользуюсь правом писателя и иду в рассуждении путем аналогии.

По моим понятиям – люди, также как и птицы, резко делятся на Полезных и Вредных.

Среди нас, людей, есть трудолюбивые дятлы, оберегающие сосняки и березняки, неутомимые синицы, уничтожающие мириады вредителей, есть голуби-связисты, есть певцы соловьи – и так далее…

Но среди нас, людей, есть, к сожалению, и свои всеядные вороны, и сороки, свои наглые ястребы тетеревятники, свои крикливые демагоги сойки и безответственные, эгоистичные кукушки.

Сегодня между полезными и вредными пролегла широкая полоса демократии. Межа законности. На которой ещё вынуждено произрастает жезл полиции, мандат следователя. Высокие кресла прокурора и судьи и даже холодный ключ от камеры заключения.

И такое же, наверное, наше будущее.

Какие бы хорошие идеи не посещали наше правительство, по экономическому преобразованию, какие бы хорошие программы не намечала правящая партия, для улучшения жизни в стране – не произойдет великолепное самоочищение от скверны, не совершится бескомпромиссное отбраковывание нарушителей кодекса благополучной и счастливой жизни.

Ну, а искусство, литература, какими они будут в нашем «светлом» будущем?

Воображение рисует, конечно, картину полного, бурного. Как половодье, расцвета многочисленных талантов из народа. Вот, установился бы, мечтается, своеобразный закон – конкурс непрерывного творческого соревнования, пробы на качество – как в среде профессионалов, так и в кругу мастеров самодеятельности. И происходило бы это соревнование на виду у всего народа, и первенство присуждалось бы на мирУ, а не за закрытыми дверями весовщиков-вкусовщиков!

Но вот вопрос: будет ли почва для создания художественных произведений на основе жизненных конфликтов, бытовых противоречий, любовных и прочих неурядиц? Останутся ли причины для изображения остаточных явлений, эгоизма, собственности, лени и так далее? Иссякнет ли драматизм в поэзии и литературе?

Я думаю, что при всей своей завидной приглядности и высоте мечты, при всём своём справедливом устройстве – жизнь всегда будет давать темы для сложных психологических коллизий. При любом устройстве общества пригодятся мастера глубокой лирики и очистительного смеха.

Весна наступила в этом году ранняя, дружная и, – необычно, из-за изменений климата – неожиданная. Снега в эту зиму было мало (из-за потепления), по деревенским улицам уже не бежали, как раньше, бурливые, коричневые ручейки, сердито пенившиеся вокруг встречных камней и быстро вертящие в своих струях щепочки, и птичий пух. Вода впиталась в неостывшую землю, быстро согретую солнцем. И лужи были на прежних местах небольшие и мелкие, но не как прежде: когда в огромных лужах отражалось голубое небо, с плывущими по нему круглыми, точно вращающимися белыми облаками.

Перелётные птицы нынче запоздали. То есть, они-то прилетели вовремя, а природа их заждалась. Земля была сырая, но не от снега, который раньше оставался клочками в лощинах и тенистых перелесках. Всю весну, каждый день и через день шли дожди и дождики, так что снега не было давно, а над черными полями при солнечной погоде вился лёгкий парок, наполняющий воздух запахом готовой к посеву земли. Ночи рано стали теплее, в их густом влажном мраке чувствовалась спешная творческая работа природы – кузнечики и сверчки уже шумели в рано проросшей траве.

В сумерках ночи я пошёл на свою рыбалку, чтобы до рассвета дойти до далёкого лесного озера, которое, с одной стороны, болотом уходило в лес. В этом заболоченном лесу жили и гнездились большие птицы: цапли и утки. И каждый год возвращалась стая гусей из далёких тёплых стран на родное лесное озеро-болото. Далеко от деревни я ходил на это озеро за линями, за рыбой редкой. Места мне были знакомы. Знакомы мне были и птицы, обитавшие на озере, я мог отличать даже старых гусей от молодняка, старые пары с их знакомой раскраской я узнавал и встречал как друзей. Может и меня гуси узнавали проплывали близко к моему берегу, мимо моего прикормленного местечка под высокой ольхой.

– — – — – — – — – — – — – — —

Накануне своего семидесятилетия учёный человек, безусловно талантливый, поскольку был удостоен многих премий, сказал, что человеческая жизнь состоит из четырёх этапов (4).

(Почему не вспоминать и не думать, и рассуждать на природе у озера, в одиночестве, ожидая поклёвки и глядя не только на поплавок, но и на окружающую прекрасную природу, вдыхая естественные ароматы цветущей весны…).