Эльшан Таривердиев - Из мрака с любовью

Осознав, какой греховный поступок он только что совершил, юноша почувствовал, что у него едва не остановилось сердце. Он тут же вынул непристойную фотографию из книги и задумался, куда бы ее переложить. Вскоре решение было найдено: Хосров снял тюбетейку и, поместив фотографию прямо на голову, накрыл ее головным убором.

– Ну что, подумал, будешь взрослеть? – запрыгнув обратно в фаэтон, Логман продолжил попытку навязать Хосрову свой пошлый левак.

Не придав значения словам дельца, Хосров задал встречный вопрос:

– Мой товар готов?

Нетерпимость и раздражительность Хосрова была настолько очевидна, что даже такой «толстокожий» к грубостям человек, как Логман, почти было обиделся.

– Вижу, брезгуешь моим обществом, даже поговорить по душам не хочешь, – явно затаив злобу, заявил Логман.

– Глупости какие, мне просто не до тебя… – отмахнулся сын лавочника и поднялся на ноги. – Ехать надо, отец ждет.

– Ну, катись к своему отцу, – нагрубил в ответ портовый делец. – У меня есть, с кем общаться, видел, какие люди мне руки жмут – беки?

Хосров ухмыльнулся, ибо был свидетелем безразличия тех двух господ к персоне Логмана.

– Ты думаешь, я слепой? Один из них даже не удосужился подать тебе руку, – с усмешкой парировал сын лавочника.

– Ты про того, что в форме? Плевать я на него хотел, – возмущено отмахнулся Логман. – Я его не знаю и знать не хочу, для меня важно, что меня Горхмаз бек признает. Это сын настоящего бека. И живут они в большом доме, в крепости. Богатая семья. Его отцу я сапоги справил из чистой кожи, заграничные. Уезжал как-то из порта англичанин, он ступил на промыслах в лужу нефти и не знал, как отмыть, а я возьми и скажи ему, что, мол, его обуви пришел конец – никак не отмыть, выбросить надобно. Он мне поверил и выбросил.

– И ты отмыл сапоги и загнал их честному человеку втридорога? – Хосров, насмехаясь, дополнил рассказ Логмана, восхищенного собственным проворством.

– Какой ты догадливый! – пропустив мимо ушей насмешку Хосрова, Логман продолжил: – Я даже коробку для них нашел, чтобы придать им товарный вид, и сам же отвез беку домой. Если бы ты знал, какая у него дочь! Красавица писаная… И имя у нее волшебное – Хумай… Жаль, мне происхождение не позволяет, я за такой женщиной на край света пошел бы, а за ночь с ней жизнь бы отдал… Ты же тоже в крепости живешь, – поинтересовался Логман, – должен знать эту семью, перед их домом растет высокий виноградник, до самой крыши тянется. Хозяин дома привез лозу из Шамахи и сам лично посадил.

Услышав новость Логмана, Хосров впал в ступор, однако быстро взял себя руки.

– Ты что, знаешь эту семью? – удивлено спросил Логман, заметив изменившееся лицо собеседника.

– Нет, не знаком с ней. И вообще, мне уже пора к отцу. Прикажи людям отправить меня домой.

Поведение Хосрова не удивило Логмана, в очередной раз сын лавочника его недослушал и прервал на полуслове… И он только изумленно завертел головой.

Хосров поднялся на ноги и, пребывая в растерянности, не знал, с какой стороны ему сойти с фаэтона. Мысли путались, в парня вселился страх. Хосрову казалось, что девушка из его видения настолько хороша для него, что ему не хватает многого – знаний, мужской привлекательности, – чтобы иметь хоть какой-то шанс приблизится к ней.

Подъезжая к дому, Хосров, уже вполне справившись с сильным эмоциональным потрясением, вдруг вспомнил о фотографии полуобнаженной женщины. Сорвав с головы тюбетейку и даже не взглянув на фото, он уверенно смял его в руках и швырнул на мостовую, справедливо посчитав, что грязи – место в грязи.

– Надоело! Сколько же в них отверстий?! – возмутился Исрафил бей и продолжил шнуровать свои сапоги английского офицера, купленные в порту.

– Вероятно, эти вояки-англичане такую обувь надевают утром и ходят, не снимая, до самого отбоя, – вслух ворчал обозленный монотонным занятием старший Атабеков.

Исрафил выпрямил спину и, обреченно посмотрев на свое обременительное приобретение, тяжело вздохнул. – Ну их… выброшу, – вновь вслух произнес бек. – Пусть слуги носят, эти сапоги меня изведут!

Хумай остановилась в проеме двери в гостиную и мило подняла брови:

– Ата (отец. – Прим. авт.), я помогу тебе?

– Мы же договорились, что это не женское дело, – отказавшись от услуги дочери, Исрафил продолжил шнуровать обувь. – Лучше посиди рядом со мной, а то из-за дел редко вижу тебя.

Девушка, встав на колени вопреки запрету отца, выхватила из рук родителя шнурки.

– Отец, я не могу видеть, как ты мучаешься каждое утро, – Хумай проворно завела шнурок в отверстие сапога. – Позволь мне этим заниматься. И прошу, не запрещай мне это делать. Я хочу иметь возможность заботиться о тебе и маме. И еще, я хочу научиться выполнять хоть какие-нибудь обязанности…

– Дочь моя, что ты такое говоришь, – по-доброму возмутился Атабеков. – Ты у меня всегда должна ходить в беззаботных барышнях и, выйдя замуж, оставаться таковой – это прямая обязанность твоего будущего мужа.

Хумай подняла глаза на отца, очевидно, желая возразить.

– Не хочу беззаботной жизни, хочу посвятить себя интересному делу, чувствую в себе желание учиться и учить других.

– Замужество – не для этих занятий, – возразил отец, – ты – будущая жена, мать. Для каждой женщины это главное занятие в жизни.

Хумай улыбнулась и продолжила шнуровать отцовскую обувь, но на душе девушки скреблись кошки – хотелось, не согласится, спорить с дорогим ее сердцу человеком. Но подобное никогда между отцом и дочерью не присутствовало – не было ни ссор, ни обид.

Исрафил бек, как любящий отец угадал мысли дочери и, погладив Хумай по голове, нежно продолжил:

– Не обижайся на отца. Я желаю тебе всего самого лучшего, твои мнение и желания важны для меня и дороги, но как быть с замужеством? Или ты не думаешь о нем?

– Думаю. Но… не тороплюсь. – Хумай смущенно опустила глаза, однако, чуть поразмыслив, так же смущаясь, добавила: – Мое сердце еще никого не видит.

– Умница моя! – восторженно произнес Исрафил и нежно обхватил руками голову дочери. – Правильно думаешь, вернее – чувствуешь. Я так же твою маму выбрал: сердце подсказало. Жди и не торопись. Я тебе в этом помогу и не допущу, чтобы некто недостойный тебе сердце разбил. Ты самое ценное, что у меня есть.

Дочь прильнула к отцу и широко улыбнулась.

– Ну конечно… самое ценное в жизни! А мы, по-вашему, с сыном тут ни при чем… – на пороге гостиной, скрестив руки, стояла Солмаз ханум.

– Подслушивать нехорошо, – шутливо заметил супруг.

– Я и не собиралась. И нарушать такую нежную идиллию дочери с отцом – тоже…

Хозяйка дома прошла в гостиную и устроилась в мягком кресле.