Калле Каспер - Буриданы. Европа

На грузовике этого маленького происшествия не заметили, машина мчалась, как бешеная, Кингисепп не понимал, куда его везут, суд ведь был еще закрыт, и как вообще можно судить кого-то, кто не прочел обвинительный акт, не встречался с адвокатом, кого еще даже не допрашивали? Кому это знать, как не ему, он же не официант, а выпускник юридического факультета Петербургского университета, наверно, потому эти деятели буржуазного правительства так его и боялись, боялись настолько, что окружили целой ротой солдат. Они сидели и стояли вокруг него, молодые обормоты с винтовками, и прятали взгляд, стеснялись, что ли, наверняка ребята из бедных семей, разве богач даст призвать на службу своего отпрыска, он выкупит его, подмажет генерала или полковника, те ведь тоже люди, им надо одеть жену по парижской моде и отправить на воды, а кто защитит бедняка? Что могут для него сделать мать, сгорбившаяся от непосильного труда, или больная туберкулезом сестра? Естественно, солдаты и должны были стесняться, они ведь везли под конвоем своего заступника – в кузове, в наручниках и на огромной скорости, чтобы он не спрыгнул и не сбежал.

На секунду мелькнул Длинный Герман с презренным сине-черно-белым флагом – не нравится красный цвет, господа буржуи, напоминает о ваших преступлениях? Ну так живите под своими траурными тонами! Кингисепп вдруг почувствовал огромное моральное превосходство над всеми эти пятсами и тыниссонами, которые отобрали власть у немцев только для того, чтобы сесть на их место, на диваны и кресла, замаранные кровью пролетариата. Что можно обойтись вообще без господ, это в их жалкие умишки не вмещалось – люди прошлого, что с них взять. Было сладостно сознавать, что будущее за твоими идеалами, что настанет время, когда на всем земном шаре не будет бедных и богатых…

«А будут только бедные», – сказал Пээтеру его главный враг, внутренний голос.

«Молчать, мерзавец, не видишь, я работаю!» – скомандовал Пээтер, но ход мыслей был нарушен, он положил шариковую ручку на стол, снял с термоса крышку, вытащил пробку, налил в стакан горячей воды, добавил пару ложек рябинового варенья из банки, размешал и глотнул. Напиток получился приторный, но что поделаешь, брусничного варенья в островном магазине не продавали – правда, на Рухну росла в изобилии натуральная брусника, холмы были прямо-таки красными, но чтобы она превратилась в варенье, сначала надо было отправиться к ее зарослям и довольно долго горбиться, а это Пээтеру было лень, он предпочитал спокойную жизнь.

Сквозь форточку в комнату проникал лай деревенских дворняжек, потом к нему добавился шум мотора. Грузовик, подумал Пээтер машинально. Точно, как в сценарии. Интересно, куда он едет, на аэродром, что ли, встречать самолет? Автобуса на острове не было, не говоря о такси, их заменял ГАЗ, с каким именно серийным номером, Пээтер не знал.

Когда этот шум стих, тишина все же не наступила, поскольку за забором закашлял еще один агрегат – сосед Ээспаев завел трактор. Куда он собирался, на пастбище или проверять мережи для угрей, было трудно сказать, скорее, все-таки первое, хотя точно так же Ээспаев мог держать путь, например, в воинскую часть, если ему понадобилось что-то купить, продать или обменять – на острове в изрядной степени действовало натуральное хозяйство.

Ладно, последнее усилие, решил Пээтер, взялся за ручку и сосредоточился, чтобы снова вжиться в 1922 год.

Городские дома остались позади, неужели они собираются отвезти меня на границу и обменять на какого-то белогвардейца, думает Кингисепп, усилием воли гасит искру надежды, вспыхнувшую при этой мысли, он уже давно ни на что не надеется, ибо знает – так рождаются разочарования, разумнее быть готовым к наихудшему; и все-таки, когда грузовик замедляет движение и сворачивает с дороги в лес, у него екает сердце. Понятно, для чего его сюда привезли – не фиалки же собирать. И так глупо все и кончится, успевает он еще печально констатировать, потом машина останавливается на поляне, хлопает дверца кабины, спускают один из бортов кузова, солдаты, сидевшие с той стороны, спрыгивают на землю, а те, кто занимал места рядом с ним, хватают его под руки – вставай. А что, если вырваться, спрыгнуть и побежать в лес, мысль мелькает, но Кингисепп тотчас отбрасывает ее – поздно, брат, раньше надо было рискнуть, в пределах города, теперь уже ничего не поделаешь, твоя песенка спета, и все, что еще в твоих силах, это встретить смерть достойно. Он подавляет страх, встает – сам, без помощи солдат – и выпрямляется. «Я сделал, что мог, кто может, пусть сделает лучше!» Глубоко вдохнув сосновый воздух – чистый озон! – он подходит к краю кузова, хочет слезть, но ему не дают этого сделать, сзади его подхватывают несколько пар рук, поднимают, а внизу ждут уже другие руки, словно молитвенно, вытянутые вверх, ему так и не удается стать на ноги, солдаты несут его до ближайшего дерева, только там опускают на землю и быстро-быстро дрожащими пальцами привязывают к дереву – настолько они его боятся! Один возится прямо перед его носом, из его рта пахнет перегаром – значит, на трезвых нельзя было положиться, дали сперва хлебнуть водки. Кингиссепу противна эта вонь, не так уж приятно знать, что последнее, что ты почувствуешь в жизни, это водочный дух, исходящий от какого-то оболтуса, и он даже счастлив, когда процедура привязывания наконец завершается, и запыхавшиеся солдаты отходят, берут винтовки и становятся в строй.

Теперь на передний план выступает вылезший из кабины офицер, он вытаскивает из кармана бумажку и начинает читать – молодцы, соотечественники, грамотных больше девяноста процентов.

– Решение полевого суда Эстонской республики номер…

У офицера густой бас, как у Шаляпина, может, и впрямь пригласить на эту роль оперного певца, мелькает у Пээтера мысль, но сейчас нет времени думать об актерах, это потом, вместе с режиссером…

– Виктор Кингисепп, родившийся…

Пээтер довольно проворно встал и прошел к книжной полке – Вальдек во время отпуска любил решать кроссворды и потому притащил на дачу один комплект той самой энциклопедии, ради которой жители Таллина и прочих эстонских населенных пунктов с ночи стояли в длинных очередях у книжных магазинов. Выхватив толстый том в красно-коричневых тонах, Пээтер быстро полистал его, пока не нашел нужную страницу – Кингисеппский район, Бумажно-целлюлозная фабрика имени Кингисеппа (ну и воняла она!), драмтеатр имени Кингисеппа… Ага! Он впихнул энциклопедию на место и в темпе двинулся обратно к столу, пока дата не вылетела из головы.

– … 24-го марта 1888 года, бунтовщик, член ЦК запрещенной коммунистической партии и государственный изменник…

Я не изменник, изменники – вы, думает Кингисепп, но вслух этого не произносит, несолидно, только принимает еще более гордый вид.