Елена Бодрова - Сердце в клетку. Комедия в 27 главах

Большинству мальчиков досталось по одному листку, Антону два, а Ване и Пете ни одного.

«Ну вот, – подумала женщина. – Если бы я знала, что буду раздавать, нарисовала бы Ване и Пете и незаметно подмешала бы».

– Нина Степановна! Вы еще тут? – на этот раз завуч выглядела еще более сердитой. Мимо нее в класс с виноватым видом протиснулась Анна Сергеевна.

– Нельзя же было оставлять детей одних, – развела руками уборщица. – Уже иду к ведру.

Она подмигнула Катеньке, махнула рукой всем детям, улыбнулась Ане и Пете, которые сидели за одной партой.

– До свидания, Нина Степановна! – воскликнули дети хором.

Прозвенел звонок на урок и женщина принялась мыть опустевший после перемены коридор.

Нина Степановна с громадным пакетом возвращалась домой. Накупила продуктов. Сегодня зайдет соседка (она же – подруга) Люба. Поболтать и торт поесть в честь дня рождения.

Проверила почтовый ящик: только цветастый рекламный буклет из магазина напротив. Посмотрела на другой почтовый ящик с цифрой двенадцать. Нащупала в кармане лист в клеточку с сердечком по имени Николай.

«Была – не была! – мысленно воскликнула Нина Степановна. – Что я, хуже что ли?» – и засунула мятый листок в щель ящика. Внизу хлопнула тяжелая подъездная дверь, Нина Степановна испугалась, что это кое-кто определенный, подхватилась и заспешила на свой этаж, в квартиру с номером восемнадцать на двери.

– Надька! – крикнула женщина разувшись, и ей ответила привычная тишина. Опять где-нибудь шатается. Переходный возраст – пятнадцать лет, уроки побоку, всё побоку. – Надька! – крикнула еще раз, навскидку. Только холодильник мерно гудит.

Нина Степановна прошла на кухню, выложила продукты на стол. Торт купила – «Наполеон», самый любимый с детства. Вот придет Люба, поболтают, посидят, телик посмотрят. Тут же зазвонили в дверь. Нина Степановна открыла.

– Любка, приветики, – сказала она и обняла подругу.

– Превед, медвед, – ответила та. – Все-таки работа в школе хорошему тебя не учит.

– Тут и без школы научишься. У меня взрослая дочь, океюшки?

– Не такая уж взрослая. А отпускаешь шастать до ночи.

– Знаешь же, что не я отпускаю. Сама отпускается, когда захочет и куда захочет, – ответила Нина Степановна и прошла в кухню, а за ней Люба, шелестя по полу нарядной юбкой.

– Сама только пришла, – сказала Нина Степановна и поставила чайник на плиту.

– Распустишь ее, – не унималась подруга. – Вон, я свою в ежовых рукавицах до сих пор держу, а ей уже двадцать.

– Ты молодец.

– Отцовского ремня ей не хватает. Твоей, в смысле.

Нина Степановна села на стул и поглядела на чайник. Он отзеркалил ее лицо, сделав похожим на воздушный шарик. Нина Степановна скорчила гримасу и шарик тоже скорчился в ответ.

– Всё развлекаешься, – вздохнула подруга Люба.

– День рождения у меня, – ответила та, ссутулившись на своем стуле.

– Ну что ж, тогда с ним тебя! Водочки не найдется?

Нина Степановна не вставая открыла подвесной шкаф и достала початую бутылку. Кухня маленькая, позволяет дотянуться до всего не поднимаясь со стула – до шкафа, до плиты, даже до раковины можно достать, но посуду сидя мыть неудобно. Нина Степановна специально пробовала – нет, неудобно.

Разлили водку по рюмкам, чокнулись.

– С днем рождения, подруга! Что пожелать-то, – сказала Люба, весело поглядывая на прозрачную поблескивающую жидкость в своей рюмке. – Любви! – громко воскликнула она и осушила в один глоток. – Чтоб нашла своего единственного. Можно и не единственного. Вон Анька с первого подъезда, сама знаешь… А мы что, хуже, что ли? Нам тоже можно.

– Мы не хуже. Нам можно, – кивнула Нина Степановна, вспомнив свой мятый листок в почтовом ящике номер двенадцать. Ей вдруг стало стыдно за этот листок. Не подумав как-то бросила. Может, вернуться за ним? А как достать? Рука ведь не пролезет в щелку. Она там такая узкая, эта щелка.

– Выпьем за это! – тем временем завершила какой-то тост Люба, подливая в рюмки.

Нина Степановна схватила рюмку и опрокинула в себя.

«А вдруг на этом листке можно распознать отпечатки пальцев? – внезапно подумала она, вспомнив „Ментовские войны“, и похолодела. – Надо сбегать».

– Люба, ты посиди тут, я почту забыла забрать. Мне там это… письмо должно прийти.

– От кого письмо? Кто ж щас письма пишет?

– От налоговой. Налоговая пишет, – нашлась Нина Степановна. Люба кивнула: налоговая действительно пишет, она тоже получает такие.

– И ты так встрепенулась из-за письма из налоговой? Так ждешь? – прищурила глаза подруга.

– Ну, просто проверю, – сказала Нина Степановна и резко замедлилась в движениях. А то действительно: когда идешь узнавать сумму налога, поспешность не к лицу.

Она степенно вышла в подъезд, а там уже припустила по лестнице вниз.

Заглянула в дырочки на ящике номер двенадцать. Или слишком темно, чтобы увидеть, что внутри, или уже забрали. Пусто.

Она медленно поднялась к себе.

– Ну как? – крикнула Люба. Нина Степановна зашла в кухню, лицо у нее было растерянное. – Не пишет тебе налоговая? Да, грустно.

Нина Степановна села на стул. Ну вот, теперь этот листок попадет Коле в руки и он будет гадать, кто это пишет его имя в сердечке. А если догадается, что это она – Нина Степановна?.. Хотя, как он догадается? Вряд ли. С этой мыслью к ней пришли одновременно успокоение и разочарование. Вот если бы он и впрямь догадался… Тогда Нина Степановна почувствовала бы одновременно тревогу и счастливый трепет: он знает. И непонятно, что лучше – разочарованное спокойствие или счастливая тревога?

– Так Надька и на день рождения твой где-то гуляет? – спросила во второй уже раз Люба. – Нина! Слышишь?

– Слышу. Видишь же, гуляет где-то.

– Как ты так можешь отпускать? Звони скорее.

– Да сбросит, – Нина Степановна махнула рукой, но все равно пошла в прихожую за мобильным. Вернулась в кухню, потыкала кнопки, приложила телефон к уху и с минуту слушала гудки.

– Загуляла, – констатировала Люба.

– Может, у подруги, – сказала Нина Степановна.

– И ты в это веришь?

– А что? Вот ты же у подруги, – невесело усмехнулась и переложила с места на место ложечку для торта. Чайник закипел и она выключила газ. Ей не нравилось говорить о дочери с Любой. Люба поучала, Нина Степановна согласно кивала, но понимала, что с дочерью не справляется. Родила ее поздно, в тридцать пять лет. Все ждала любви, так и не дождалась. Отец девочки не пробыл с ними и месяца… А теперь еще этот пубер… пубертатный период, как говорила ей школьная психологиня. По-русски это значит подростковый возраст: гора двоек в дневнике, куча мальчиков в голове и непонимание в семье.