Ольга Ерёменко - Декорации могут меняться. Повесть о тесной связи человека и его времени

Приехал за ней сразу из Армии, а она беременная, при муже, с которым ещё не успела зарегистрироваться, больном туберкулезом, – ну и отказала, конечно. Он женился на другой, на женщине с ребенком, а эта дуреха Валентина через год осталась вдовой с малым сыном на руках. Кому нужна, кроме близких? Так и стал ее Алик общим сыном и ее и Нины – у Нины муж, лицо значительное, влиятельное, всех всегда от бед и тревог спасает, еще одного и не заметит как спасет. А Валя учиться должна – куда ей еще податься? Георгий только хмыкнул, когда Нина ему ситуацию обрисовала: действительно, куда было податься всей этой огромной семье, в которой единственный мужчина – отец старый, и тот вслед за Михаилом Валиным туберкулезом заболел, мать старая ему отдельную посуду завела, отдельно от всех спать укладывала и с внуками старалась его поменьше оставлять, разве гулять на улице.

Да, после войны не сладко было. То того не было, то другого. Другим тоже, правда, нелегко приходилось. Но как бы там ни было, сначала Тому с Маней надо было выучить, потом Рае десятилетку помочь закончить, да и сам Георгий, ушедший из Армии, получал второе образование. Так что Нине некогда было – заботы в семье поглощали все время и все силы. Хозяйство в основном на старой матери, а Нина исполняла абсолютно полярные роли: в доме и в качестве портнихи (всех попробуй обшей – хорошо, что мать свою старую швейную машинку сумела сохранить, несмотря на военные мытарства), и обслуги «за все», а вне дома, в глазах посторонних – в качестве преуспевающей супруги ответработника. А ответработник перегрузки (какие там перегрузки, так, издержки тщеславия: после того, как его документы, трижды представляемые на звание Героя Советского Союза, трижды назад присылали по одной причине – дескать, был в плену, не важно, сколько дней – вот тебе и все перегрузки) не смог сбалансировать, да и стал попивать с друзьями.

Вот фотография, неплохая, впрочем, на 1 Мая сделанная: Георгий в светлом костюме со старшей дочкой на руках, а рядом она с младшей за ручку (в шелковых платьицах с оборочками все). Все улыбаются, только у старшей дочки на лице скорее гримаска, чем улыбка: не любила она запаха водки – а Георгий, видно, уже принял.

Нина остановила свой пасьянс, задумалась и не заметила, как задремала с альбомом в руках…

Больше семидесяти пяти лет тому назад

Жанна д’Арк местного значения

– Что, красавица, строчить потруднее, чем Ростов брать? Строчка-то неровная!

Девушка вздрогнула от неожиданности. Голос был как будто незнакомый, на фабрике мужчин было трое – все из начальников: директор, бухгалтер и сторож – а так женская команда, голь и немота, разговоры не разговаривали. Она вскинула голову – и обмерла: перед ней стоял этот в кожанке, который появился вместе с немцами, в управе служит. Чего ему надо? Что он знает? Сердце бухнуло в низ живота (почему говорят: сердце в пятках?) Круглые черные глаза девушки неотрывно смотрели на незнакомца. Напряжение длилось несколько бесконечных мгновений. Живот разрывало. Чужой кривил губы в улыбке то ли насмешливой, то ли снисходительной – одинаково противно и страшно. Как бы в такой ситуации повела себя героиня Марины Ладыниной? Хотя такого кино еще не сняли, но снимут сразу же, как только немцев прогонят. А этот, хоть и в кожанке, свое тоже получит!

– Ну, что? На той неделе взяли «город Ростов непобедимые войска Красной Армии», вот листовка у меня. На этой неделе опять берете – вот опять листовка. А на следующей неделе брать будете? – он хрипловато хохотнул и наклонил голову к левому плечу. За эту манеру склонять голову к плечу его сразу в поселке «кривым» окрестили. В ответ круглые черные глаза сверкнули: это страх уступил место отчаянной дерзости.

– Будем брать, пока не возьмем! – швейные машинки строчили беспрестанно и заглушали голоса, но соседка на этой реплике переводила строчку и ее спина напряглась. Человек в кожанке еще раз хохотнул, хлопнул по плечу расхрабрившуюся девчонку и двинулся к выходу.

Михаил Николаев, носивший кожанку с довоенных времен, по роду службы, никакой другой верхней одежды не приобрел просто из-за отсутствия средств; да и свыкся он с кожанкой как с кожей собственной, и не придавал ей значения, как особой примете, для него это была обычная спецовка. Не знал, что ли, насколько дружественные мысли и чувства кожаная спецовка будила в обычном гражданине? Михаил еще в России изучил литературу, посвященную белорусской деревне – характер народа был более-менее ясен, особенности настроений населения западных областей в целом – тоже, а вот с комсомолом связь наладить оказалось не так-то просто: руководство эвакуировалось, увозя наиболее ценные документы, а на местах… Кто оставался на местах? Кому не нашлось места в эвакуационном транспорте? Кто взял на себя конспиративную работу и так законспирировался, что своих не узнает?

К примеру, эта девчушка. Чем руководствуется, разбрасывая рукописные листовки по поселку? Первую ему принес мальчишка, сын хозяйки хаты, в которой он по распоряжению управы занимал комнату. Вторую он уже сам увидел – прямо в луже перед входом в управу плавал листок, по которому расплывались чернильные пятна. Третья листовка пока не была написана, но он предполагал, что неосторожная девчонка, на свой страх и риск бросившаяся сражаться против Третьего Рейха, готова начатое продолжать. Наивная Жанна д’Арк местного значения. Надо, надо найти подходы к этому семейству. Ох, недаром его хозяйка указала на эту девчонку, как на человека причастного к появлению бессмысленных листовок: всем известно по слухам, как далеко вглубь страны отступила Красная Армия – только сельские пролетарии упорно не соглашались с новым порядком. А эта семья – типично пролетарская, куча дочек, все при деле, латанные-перелатанные, стиранные-перестиранные. И то сказать: меньше было бы дыр, если б меньше стирали. Михаил перебирал в памяти надежных людей, которые могли быть полезны в его работе – их было немного.

После ухода незнакомца Нина, сжав зубы, принялась строчить. «Пронюхал, гад. Ничего, я так просто не сдамся. И потом, пусть еще докажет. Что он видел, что я к Ривке в гетто ходила, так не одна я туда ходила. Что Иоська за хлебом приходил – так не к нам одним евреи пробираются, – страшная догадка молнией сверкнула в сознании, – может Иван и вправду продажная сволочь и в полиции для спасения шкуры служит?» Нина охнула, прекратив строчить. Соседка неодобрительно обернулась:

– Ну, чего еще? Сиди тихо и работай.

Кое-то из женщин посмотрел в их сторону и снова склонился к головкам швейных машинок: осенью день короткий, а норму выполнить надо – с немцем шутки, говорят, плохи. Да и что связываться?

Читать дальше