Ирина Говоруха - Гинеколог. История художницы

В один из летних дней она играла «в куклы». У них был настоящий чай, «дюшески» и печенье «Юбилейное». Наташа пришла в гости к Нюре. Время от времени девочка поднимала голову и посматривала на экран. Шла жуткая черно-белая картина, снятая будто из-под земли, и звучала музыка, почти что «Танго смерти». Кадры наслаивались друг на друга, мелькали голодные вытянутые лица детей и наспех сколоченные полки, напоминающие фанерные ящики для посылок. В таких им тетя Лида из Херсона присылали яблоки, вязаные тапочки, похожие на почтовые конверты, и несколько пакетов ваты.

– Что это?

– Тс… Не мешай. Это концлагерь.

Мира попробовала выговорить новое слово, но оно не умещалось во рту и царапало десны. Один малыш на экране безостановочно чесал обритую головку и тащил свою маму за палец:

– Полежи возле меня.

Только места в «ящике» не было, и он опять засыпал один, поджав под себя коленки, как зародыш в утробе.

Мира начала рыдать, забившись в холодный северный угол, и мама снарядила ее на улицу. Только плечи ходили ходуном и никак не получалось застегнуть сандалии.

Августовский воздух уже вскипел. Дворовые собаки крепко спали в тени ореха. Воробьи играли в догонялки, и горько пахло бархатцами. Девочка долго не могла опомниться. Бесцельно бродила вокруг картежного стола и песочницы. Вспоминала загостившуюся у бабушки Мыньку и задумчиво трогала руль мотоцикла «ИЖ». Славик, сосед сверху, пытался надеть велосипедную цепь на свой «Орленок», а у нее в голове болталась одна и та же фраза: «Мама, полежи возле меня».

В это же время она увлеклась анекдотами. Вечно подслушивала за старшими и потом выдавала в самый неподходящий момент. Однажды папа ее купал. Она терпела, пока он намыливал голову, а потом выплюнула пену и заулыбалась:

– Женщина пришла на пляж с собакой, которую звали Пушок. Разделась догола, прыгнула в речку и поплыла. Когда вышла, увидела, что нет ни собаки, ни одежды. Прикрылась лопухом и забегала по пляжу, выкрикивая: «Пушок! Пушок!» Мимо проходил мужчина, и она спросила, не видел ли он Пушка. Мужчина посмотрел пристально и ответил: «Вижу, вижу твой пушок через тонкий лопушок».

Прохор замер, а потом не сильно потянул ее за ухо. Девчушка расстроилась:

– Что, разве не смешно?

Миру в классе недолюбливали, сторонились, считали зубрилкой и слишком правильной. А еще выскочкой и даже пробовали затравить, только она не позволила. Однажды все сбежали с урока по трудовому обучению, чтобы посмотреть фильм «Сердца трех», а она единственная осталась. Просто не считала нужным пропускать занятие ради какой-то сопливой картины. Ребята обозлились и на следующий день потоптались по ее новому зеленому пальто в раздевалке. А она, недолго думая, врезала пару раз самым борзым и навсегда отбила охоту себя обижать.

За глаза ее дразнили «тростью с набалдашником». Может, из-за головы, твердой, как камень. Когда случайно на уроке физкультуры с кем-то сталкивались лбами, то ей было ничего, а второй отплевывался кровью. Она быстро росла и в четвертом классе вымахала выше всех мальчишек. Ее локти и коленки продолжали заостряться, подбородок выступал и нос казался слишком большим для ребенка ее возраста. Прямые длинные волосы наэлектризовывались и поднимались вслед за шапкой антеннами, а щеки никогда не розовели, даже после стометровки.

В шестом классе после викторины по творчеству Ханса Кристиана Андерсена ей устроили настоящий бойкот. Пионервожатая, вздорная девушка в короткой джинсовой юбке, объявила конкурс среди учеников средней школы. Мира подошла к подготовке со всей ответственностью. Перечитала все сказки, воспоминания и даже переписку с благодетелем Колином. Практически жила у мамы в библиотеке, конспектируя в тетрадь характеристики: некрасив, тощ, долговяз, с длинным носом. Боялся пожаров, поэтому всегда возил с собой веревку, чтобы спастись через окно, а еще собак, пропажи паспорта, отравлений, ограблений и погребения заживо. Каждый раз у кровати клал записку: «На самом деле я не умер». Страдал от зубной боли. Совершил двадцать девять больших путешествий. Имел огромный размер ноги и не переживал, что кто-то из гостей уйдет в его галошах. Учился неважно, даже ниже среднего, и до конца жизни писал с грубыми грамматическими ошибками.

С первых минут викторины она уверенно вошла в тройку лидеров. Отвечала бойко, быстро, без раздумий. И когда пришло время решающего вопроса, услышав первые три слова «Кто сочинил марш…», выкрикнула фамилию Хартман. Ведь она знала, кто написал марш к его похоронам. Такой, чтобы за гробом поспевали идти дети. Все переглянулись, и по залу прошел электрический разряд. Несколько учительниц выбежали за дверь, как ошпаренные, и оттуда донеслось их громкое возмущение. Дети стали кричать: «Так нечестно! Она знала вопросы!» Мама закрыла лицо руками и спряталась в библиотеке, и только Мира продолжала стоять и с тоской смотреть в окно. Ей было не с кем разделить свою заслуженную победу.

Она лучше всех знала математику и с ходу называла третий признак параллелограмма. Наравне с мальчишками разбиралась в планетарной модели атома и в сути опыта Резерфорда. Запоем читала биографии известных художников и выписывала их чудачества в блокнот.

Лотрек мог пописать в церкви, а когда изнывал от жары, держал ноги в тазике с молоком и клал себе на голову ломтик лимона. Пожимал руку с такой силой, что трещали кости, и обожал присутствовать при операциях.

Гоген игнорировал общество, и однажды, когда у них были гости, явился в ночной рубашке и направился через всю комнату за книгой. И только у двери попросил дам «не обращать на него внимания». Много раз был женат, в том числе и на тринадцатилетней таитянке.

У Модильяни первую картину купил слепой, а одной из его возлюбленных оказалась чудачка – английская поэтесса с живой уткой в корзинке. Они часто дрались: она размахивала метлой, а он бросался цветочными горшками. Однажды ему что-то не понравилось, и он разорвал на ней платье из черной тафты. В клочья. В людном месте, среди бела дня.

Кроме художников Мира интересовалась биографиями самых богатых людей, к примеру, Джона Рокфеллера, любившего хлеб с молоком и до самой смерти заполняющего книгу доходов и расходов, и Генри Форда, доплачивающего за трезвость. Читала мемуары известных архитекторов, скульпторов, артистов и все пыталась вывести некий общий закон благополучия, изобилия, успеха. Отец не поддерживал ее исследований и утверждал, что эти люди просто чудаки и, возможно, везунчики, а мама переставляла все с ног на голову и приставала с одним и тем же вопросом:

– Неужели ты думаешь, что в этом счастье? В славе, богатстве, известности?

Она зависела от чтения. От сюжетов Теодора Драйзера, Набокова, Джека Лондона и Марка Твена. От размышлений Золя и Хемингуэя. Читала все подряд, и однажды нашла у родителей под подушкой книгу, завернутую в спортивную газету. Это была «Эммануэль». Она открыла и стала жадно выуживать фразы, краснея и стесняясь самой себя и своих ощущений. Перечитывала по несколько раз сцену в самолете и то, как Мари Анж ласкала себя двумя влажными пальцами, а потом умоляла подругу проделать то же самое.