Василий Лягоскин - Все цвета радуги. Книга первая «Ресторан „Панорама“»

Это я так неуклюже выразился. Если же нормально и объективно, то все в ней, каждая деталь – и лицо, и фигура, и короткое платьице, умело подчеркивающее все прелести – были совершенны. А все вместе заставляло держаться от нее подальше.

– Элка! – буквально закричала она, – кошка драная – давай знакомь нас. Кто с тобой сегодня такой гладенький?

Эллочка вцепилась во второй рукав моей куртки. Этой рукой я держал коробку, так что ее рывок ничем окружающим не угрожал. А вот букет недавно чуть не выронил – прямо под ноги брюнетке. Так что в основном внимание я уделял именно ей. А точнее – руке, которая едва не выдернула у меня букет. Моя же дама, судя по всему, такому обращению незнакомки с чужим «имуществом» (со мной, то есть) совершенно не удивилась. Фыркнув, она действительно представила меня:

– Галочка – это Мишенька. Личность загадочная и удивительная. Пятиборец, одним словом.

– Пятибо-о-орец? – протянула стервозная Галина, отпуская руку, и перемещаясь чуть вбок, оказываясь прямо передо мной, – и с какими это пятью он бо-о-орется. Или е-бо-о-орется?

– Ты не свисти, – вполне по-уличному ответила ей Элла, – и не смущай мне парня. Он еще не целованный.

– Вот же зараза, – попытался восхититься я, вспоминая недавнюю паузу Эллочки в коридоре департамента, – она же уже тогда что-то такое спланировала.

– Не целованный? И-и-и!..

Дикий крик Галочки прервался, когда она впечатала свои губы, накрашенный чересчур ярко, кроваво-красно, в мои, никогда не знавшие губной помады. Роста девица была небольшого, но повисла на мне, практически обняв и руками, и ногами, так, словно на ее месте был, по крайней мере, «Тарзан». Или это я перенапрягся, спасая прежде всего упаковку букета?

Тем временем вокруг что-то происходило. И это тоже явно было домашней заготовкой Эллочки.

– Девки! Девки!!! В очередь, – ее слова доносились до моего сознания словно издали – так оно было затуманено неожиданным жарким поцелуем, – не толпиться. В очередь. Я кому говорю – в очередь?!

Мои губы, и остальное тело, наконец, освободились. Но их тут же взяли в очередной плен. А потом еще, и еще… Я не видел лиц, фигур, и всего остального. Лишь машинально считал, да отмечал какие-то особенности:

– … шесть. Вот этой не мешало бы зубы почистить. Что ей, интересно, на завтрак подавали? … восемь. Блин, одни углы! Даже губами порезаться можно. Хорошо, что мазнула ими, и отвалила. Явно без желания целуется, без огонька. У них что – ритуал такой вводный, что ли? И меня вводят в какой-то круг. Или тут каждого так?… двенадцать. Двенадцать! Последняя, что ли? Ум. м.м… – вкусно-то как. И рукав левый отпустили. Эллочка!

Я открыл, наконец, глаза, и убедился, что ни тело, ни левая рука, ни очи не обманывают – последним, и самым сладким (не считая первого, Галочкиного – признался все же я) поцелуем меня наградила именно она, моя девушка на сегодняшний вечер.

– А это кто?

К моему искреннему изумлению, все девчата, кроме Эллочки, уже разбрелись по залу, не обращая никакого внимания на нашу пару, зависшую в поцелуе посреди него. И лишь одна стояла у окна, ряд которых занимал стену, противоположную панорамной. Она опиралась спиной, или тем, что пониже, на подоконник, и разглядывала нас очень внимательно. Я бы сказал, с какой-то брезгливостью и даже жалостью. Словно все, здесь собравшиеся, вымазались в дерьме, и только она вся такая юная, чистенькая, и никакого желания поднять нас до своего уровня; отряхнуть и отмыть, у нее нет. Потому что бесполезно. И поздно. Годы ушли.

Она действительно была много моложе других девушек. Точнее, молодых, или молодящихся женщин. А вот ее саму было рано еще даже девушкой называть. Ребенок, старавшийся казаться взрослой.

В глаза Эллочки, до которых от моих было не больше десяти сантиметров, наконец-то вернулась суровая реальность, разбавленная тихой музыкой, что доносилась неведомо откуда. Она почти счастливо улыбнулась, потом поймала мой взгляд, косивший чуть в сторону помимо нее, и проследила его направление.

– Это Катерина, – сообщила она, – племянница Лидкина. Я тебе про нее рассказывала. Помнишь?

Я перевел взгляд обратно, попытавшись не утонуть в зелени Эллочкиных глаз, и кивнул. Поэтому и не отметил, обернулась ли девочка Катя к окну полностью, или только голову повернула. Но что-то сделала такое, что позволило ей разглядеть изменения за пределами ресторана, и крикнуть негромко, но так, что расслышали все:

– Едут.

За этим единственным словом последовала короткая пауза, заполненная тишиной. А потом слитный крик, в котором невозможно было разобрать ничего, кроме имени: «Лидка!». И словно порывистый шквал, или гигантская воронка едва не засосала меня внутрь, утягивая вниз, на первый этаж, и дальше – на улицу. Туда, где к парадному подъезду медленно подкатили три белоснежных джипа. Вот это действительно были иномарки. Японские. Двухсотые «Лендкрузеры». Как я предположил, в люксовой комплектации.

Это я разглядел из окна, соседнего с тем, что оккупировала Катя. Да – я все же удержался, вырвался из жадных лап вихря, и остался здесь. Как понял чуть позднее, чтобы не иметь сомнительного удовольствия вручить невесте букет. Потому что Эллочка вряд ли взяла бы на себя обязанность исполнить эту миссию.

– Или, не дай боже, ее матери, – я чуть не отшатнулся от окна, увидев пожилую даму, которой какой-то бодигард подал руку, выводя из высокого внедорожника.

С виду дама была вполне приятной. Даже красивой, несмотря на многие прожитые годы. Но вид ее надменного лица, да глаза… Я все же отшатнулся, когда эта женщина подняла голову и уперлась взглядом точно в меня. Показалось, что душу (если верить в ее существование) эта дамочка начала тянуть из меня прямо сквозь мощный стеклопакет; через несколько слоев толстого стекла. Струхнул я капитально. Так, что сквозь какой-то туман едва смог расслышать рассыпавшееся звоном колокольчика слово:

– Бабуля…

Дамочка внизу перевела взгляд: сместила его чуть левее, к соседнему окну. И давящее чувство, перекручивающее жилы внутри похлеще, чем это делал с мышцами дядя Коля, массажист нашей областной сборной, исчезло. Я бы даже сказал, поменяло полярность. И, если бы можно было видеть глазами поток мыслей и чувств, я бы точно разглядел волну тепла и нежности, устремленную к внучке, Катеньке.

Перемена была настолько резкой и значительной, что я невольно отступил от окна, а затем и вовсе направился к противоположному – огромному, на всю стену и, наверное, толстенному – разве что не пуленепробиваемому. Потому что представить, что за все годы существования этого элитного заведения никто ни разу не вмазался спиной, или другой частью тела в эту хрупкую на вид преграду, было невозможно. Опасались, конечно, но что в хмельной ярости только не сделаешь? А заведение это для того и строилось, чтобы здесь пить (и кушать – а я сегодня даже не позавтракал; проспал!), а потом выплескивать наружу продукты переработки винно-водочной промышленности вместе с излишками буйного характера.