Ирина Говоруха - Когда расцветут гладиолусы

Всю ночь Ольга вздрагивала, боясь проспать. Будильника не было, и она будила себя жутким зубным скрежетом. Вскакивала, отбрасывая мокрое от пота одеяло, и смотрела в черный прямоугольник окна, в котором отражался цилиндрический фонарь, тесная стоянка и козырек магазина «Оазис». В пять уже решила не ложиться, направилась в общую комнату для умываний, чтобы простирнуть пару трусиков, черный бюстгальтер и кухонное полотенце. Там было одно зеркало, впитавшее в себя сотни щек, бреющихся опасным лезвием, ободранные стены со слоями налипших друг на друга побелок, четыре бурые раковины и скрученные краны с холодной водой. Выстирав белье, помыла пол в комнате, вытерла подоконник с широкой трещиной и заправила постель. Села на нее и просидела, не двигаясь, до половины седьмого.

Город уже потихоньку нервничал, но еще был далек от приступа эпилепсии. У хлебного магазина дорогу перегородил грузовик, и скопившиеся машины лезли ему на голову. Водитель, ожидавший ее у газетного ларька, оказался разговорчивым: небрежно перестраивался, даже не смотря по зеркалам, рассказывал о дедовщине на дорогах, пил MacCoffee, шумно втягивая из картонного стакана, слушал шансон и задавал вопросы. Его объемный живот упирался в руль, и он кряхтел на поворотах, надавливая на давно воспаленный кишечник. А еще у него были крупные руки с желтыми гепатитными пальцами и широкими пластинами ногтей.

По дороге, на выезде, они забрали повариху – заспанную женщину с перепаленными волосами и домработницу в брючном костюме-тройке, у которой не закрывался рот.

– Ну, как наши душегубы? Выжили Валентину?

– Да, вчера уволили, я еще отвозил ее на вокзал.

– Без зарплаты?

Водитель сделал страшные глаза и что-то невнятно промямлил, типа: «Я тебя умоляю…»

– И что она – сильно расстроилась?

– Да вроде нет, крестилась и отплевывалась.

А потом опомнилась и переспросила одними глазами:

– Что, новенькая?

Он кивнул и припарковался перед коваными воротами с фрагментами забора- штакетника. Там еще выделялись подсолнухи, мальвы и кувшины с вином. Ольга увидела изумрудный газон, детскую площадку и двухэтажный дом-сруб из карпатского леса. Ровные бревна, сложенные в виде канадской чаши, еще пахли древесиной, густым токаном из кукурузной крупы, брынзы и шкварок. Его полированное тело сыто сидело в пазах и отражало встающее мохнатое солнце. В этот раз оно было похоже на толстого шмеля с красным округлым брюшком. На крыше вертелся флюгер в виде нахохлившегося петуха, который защищал от пожаров и войн, а над самой дверью – рожками вверх подкова, привлекающая Фортуну.

Женщины нацепили на лица приветливые выражения и гуськом заходили в дом. Домработница быстро наклонилась к цветнику, незаметно вырвала колючий осот и спрятала его в сумку. Повариха снисходительно хмыкнула и задержалась в дверном проеме. Ее волосы торчали, как алюминиевая проволока:

– Чего ждешь? Заходи.

Ольга зашла в предбанник и остановилась перед обувными полками. На них стояли летние босоножки, мокасины и балетки всех цветов. Вспомнила, что Эльвира Марковна предупреждала не бегать по дому с выпученными глазами и не рассматривать его, как музей. Перед самой столовой начиналась лестница с отполированными перилами-ветками, на стенах – оленьи рога и рамки из красного дерева. Она увидела снимки Кипра, Греции, Лапландии и Рима, на которых улыбались ее будущие воспитанники в пляжных трусах, теплых шапках-ушанках и белых шерстяных туниках. Дверь в столовую была приоткрыта, и оттуда выглядывал краешек большого дубового стола с васильками и маками в глиняном кувшине, а сверху – потолок с матницей, покрашенный корабельным лаком. Хозяйка в пеньюаре, надетом на голое тело, зевая, присела на ступеньку.

– Здравствуй, дорогая. Давай свой диплом и медосмотр. И еще рекомендации.

Ольге мгновенно стало холодно, словно ее босиком поставили на лед:

– У меня их нет. Я работала только в детском саду.

– Стоп!.. Я же предупреждала Эльвиру Марковну, что без рекомендаций и опыта работы в семье ко мне не присылать.

Марина, ухоженная женщина лет сорока, покраснела, и левый глаз начал мелко дрожать. Казалось, что он сейчас выпадет и станет прыгать по паркету, исполняя элементы ирландских танцев.

– Сколько вам лет?

У Ольги внутри все сжалось, и даже сердце уменьшилось и ссохлось, как забытая на ветке слива.

– Двадцать три.

– Сколько?! Я же четко указала в заявке – не моложе тридцати.

Марина поднялась, достала из ягодиц куски атласа и поправила порванную горячими ножницами челку. А потом чуть задумалась и воинственно добавила:

– Вы знаете, еще вчера после подобного разговора я бы сразу вас отправила домой. Но именно сегодня мне нужно уехать. Так что останетесь до вечера под присмотром моей мамы, а там решим. У меня двое детей. Они развиты не по годам, любознательны, и рекомендую их не пичкать ерундой, типа нюхать цветы, провожать за горизонт солнце и заплетать ветки берез. Не давайте поверхностную информацию и не ведите длительных бесед о добре и зле. «Вот птичка, вот ее клюв, а это ее пуховые перья» – это нам не подходит. «Водичка, водичка, умой мое личико» – мы усвоили еще в пеленках. Агнию Барто читать категорически запрещаю. Вы уже вымыли руки?

– Еще не успела.

– Ну, тогда переодевайтесь. Туалет для персонала в конце коридора. У нас не принято сидеть в уличной одежде, оставлять сменную футболку на следующий день, класть в холодильник свои бутерброды, разговаривать с персоналом и пользоваться телефоном.

– У меня нет телефона.

– Тем лучше. Я постоянно дома, и прошу, чтобы дети меня не отвлекали. Не висели под дверью, дергая ручкой и хныча: «Мамочка, мамочка». И еще – никаких коротких юбок и декольте. Никаких шушуканий с водителем и другим персоналом. Боже вас упаси от собраний с чужими няньками на площадке. Они – отдельно со своими колясками и младенцами, а вы – отдельно. А то привыкли стоять, покачивая ногами люльки, и обсуждать хозяев, их машины и бирки на нижнем белье. И еще – перерыв на обед ровно пятнадцать минут, и мы не кормим. У нас десять человек персонала, и мы не имеем возможности нанимать для вас отдельную повариху. Вопросы есть? Нет? Тогда держите дневник. В нем предыдущие няни записывали режим дня, успехи детей и планы занятий.

В туалете были камеры. Они нагло рассматривали ее простенькие трусики в выцветшие клубничные ягоды и маленькую папиллому на бедре. Ольга вымыла руки и не решалась вытереть белоснежным полотенцем. В каждой комнате также мигали красные лампочки, и девушке казалось, что они фиксируют ее нервозность, воспаленные заусенцы на пальцах и дешевую тушь для ресниц, ссыпающуюся на щеки к концу дня. К ней подбежала домработница и шепнула прямо в ухо: