Ирина Говоруха - Когда расцветут гладиолусы

А потом, расшатав себя до истерики, наступал своей тощей грудью, размахивал руками и визжал:

– И ты проваливай отсюда! Мы всех выживали и тебя выживем!

Ольга придерживала его твердые обрисованные кулачки и пыталась переключить внимание. То на новый конструктор LEGO «Полицейский участок», то на лабиринт, который построили в зимнем саду. Когда ничего не помогало – рассказывала истории об огромной собаке Черный Шак, живущей в Англии и убивающей прохожих. У Никитки тогда мгновенно пропадала ярость, и он слушал с открытым ртом.

Со временем Ольга научилась ловить моменты утреннего пробуждения, так как мальчишка любил на цыпочках подкрадываться к спящей Ксюше и будить ее сильной оплеухой. Та пугалась, иногда от страха уписывалась, куда-то пыталась убежать и билась головой об стену, а он хохотал, повалившись на пол, и дергал тонкими, как у серой цапли, ногами.

Потом Ксюша успокаивалась, переставала икать и заискивающе ластилась к Ольге:

– А почему у тебя одна шуба? Вот смотри, у меня есть из лисы, из норки, из бобра и каждодневная – из зайца. А ты все в одной и той же, словно нищенка. Ты что, бедная?

Ольга сперва отшучивалась, а потом стала рассказывать сказки о гуманности, милосердии и доброте. В один из таких моментов вошла бабушка и грубо ее прервала:

– Ты чем-то не тем занимаешься, милочка. Мы тебя не для этой цели пригласили. Не для замусоривания детских умов своим сомнительным добром. И вообще, вопросы воспитания – это не твой удел. Ты, насколько я помню, учительница? Вот и учи. Есть большой спектр занятий: пишите свои волнистые линии, читайте Носова и Усачева, решайте примеры и задачи, только вот не разводи здесь свои сомнительные проповеди. К чему ты сейчас рассказала свою душещипательную историю о девочке, которая вернула жизнь старым игрушкам? Все старое, сломанное мы безжалостно выбрасываем и не накапливаем дурную энергию. Мы сами расскажем, что хорошо, а что плохо.

– Ты все поняла, милочка? – закричал Никитка, как только за бабушкой закрылась дверь, и уползла из детской огромная бесформенная тень. – Давай лучше поиграем в казнь.

И жизнь продолжалась. Сентябрь, как один сплошной кошмар, отступил, и зарядили дожди. Потом подморозило, осыпались листья осины, рухнув на землю большими тканевыми лоскутами. Пауки-тенетники продолжали корпеть над сетями, гуси возбужденно переговаривались на опушках, и маслята лезли своими липкими коричневыми шапками.

Они переживали простуды, расшатывали зубы, искали клады и учились стоять на одной ноге. Ходили в поле смотреть на созревшие хлебные колоски, катались на лодке и заглядывали в норки стрижей, мучились над прописными буквами и просто дружили. Единственное – Ольга постоянно страдала от голода и недосыпания. Она мечтала закрыть глаза хоть на пять сиротских минут и пристроить свою голову на спинку стула. Но дети спали чутко, всхлипывали, и ей постоянно приходилось покачивать то одну, то вторую кроватку.

В первый рабочий день, с трудом уложив детей и пошатываясь от напряжения, Ольга спустилась перекусить. Голод был сильным и ощутимо дергал за пустую кишку желудка. Она прятала за спину пакет с пирожком, который успела купить у тетки, торговавшей возле метро, и старалась не думать, как та откидывала несколько несвежих старых кофт, покрывавших пирожки для сохранения тепла, и голыми руками доставала сильно зажаренное тесто.

На кухне ее встретила бабушка – женщина лет пятидесяти в трикотажном платье. Ее волосы с голубым отливом были уложены в крупные локоны, напоминающие водопроводные трубы. Пальцы с перламутровым маникюром постоянно суетились, проверяя чистоту над вытяжкой, а белое пшеничное лицо, натянутый коллагеном лоб и неулыбчивые губы застыли в брезгливой маске. Ольга сделала вдох, и голова закружилась от запахов. Обоняние стало настолько обостренным, что улавливало вишневый сок в пакете, мелко порезанный базилик для бутербродного масла и ванильное печенье в герметичной упаковке. А еще оттенки горшечной земли, воды в кулере, диетического хлеба и даже фиолетового лука, приготовленного для нежирной телятины. Он лежал на разделочной доске, и у Ольги от его вида затряслись колени.

– Вы обедать?

Ольга кивнула и тяжело опустилась на стул. Ее рот был полон густой голодной слюны, словно заваренного мучного клея, и она постоянно ее сглатывала тяжелым горлом.

– Можете попить чай, если принесли с собой заварку, только не рассиживайтесь.

Девушка стеснительно развернула пирожок и еле выговорила:

– Спасибо. Я без чая.

– Ну, как знаете. А то у нас тут всякого было, и поверьте – мы натерпелись достаточно.

Было видно, что бабушке не хватает общения, потому что она села напротив, проверила пыль на перекладине табурета и стала делиться воспоминаниями:

– Наша первая няня работала посуточно. И вроде бы милая, интеллигентная женщина, с медицинским образованием, но такое учудила – не поверите. Мы заходим на кухню, а она доедает детскую кашу из детской же тарелки. Представляете, стоит у мойки и с жадностью жрет, подбирая с пола крупные гречневые ядрышки. Вторая, думая, что мы не видим, лезла в холодильник и отрезала по кусочку сыра «Маасдамер». Ну, знаете, такой, с дырками. Сын привез специально для меня из Амстердама. Я говорю:

– Что вы делаете? Вы же, по сути, у нас воруете.

На что она покраснела и ответила: «Извините, но я только попробовала, а потом не смогла остановиться. У меня слабость к хорошим продуктам с тех пор, как в послевоенные годы мы ели лебеду».

А что мне до ее лебеды? У нас килограмм бубликов уходит за день! Представляете, за день! Однажды не стало десятка киви и нескольких помидор. И это в январе, кода цены на них заоблачные. Поэтому мы решили прятать продукты и больше не выставляем фрукты, орехи и даже тыквенные семечки на видное место. А то зарплату им плати, на работу вози, да еще корми. Обнаглели полностью. Ни стыда ни совести.

С тех пор Ольга стала носить воду и чайный пакетик, завернутый в салфетку, а в кармане поселились леденцы – на случай, если от голода закружится голова.

Детям не давали хлеба, так как все сидели на полезных рисовых хлебцах, и они воровали из ее сумки булки и бутерброды, а потом жадно съедали, спрятавшись в туалете. Однажды, когда на полдник был изюм, курага и чернослив, Никитка посмотрел на ее осунувшееся лицо и протянул на ладошке одну крохотную изюминку. Мама тут же ударила его по руке, и за секунду комната наполнилась обиженным детским ревом.

– Нельзя делиться, я сказала. Запомни – это только твое! Все, что тебя окружает – это твое и ничье больше. Ты понял меня?

У малыша слезы с соплями намочили воротничок рубашки. Он мелко затряс головой, сосредоточился на финиковой косточке, а потом со злостью запустил ею в Ольгу, попав прямо в висок: